Автор и герой в лабиринте идей. Андрей Аствацатуров

[50].

      В свою очередь, обсуждение событий человеческой жизни оборачивается перечислением внешне бессмысленных поступков и случайных жестов (строки 13–14, 23–25, 28–29):

      Готовит мне женщина, чай кипятит,

      Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей

                                                    раковине;

      Мистер Сильверо с ласковыми руками

      Всю ночь проходил за стеной…

                …фрейлен фон Кульп

      Через плечо поглядела от двери[51].

      Жалуясь, проповедуя, исповедуясь, изобличая рассудок, Геронтион лишь множит ложь. Отрицая рациональное познание как никуда не ведущее, он парадоксальным образом одновременно его утверждает. Сознание Геронтиона движется по пути умножения новых означающих, превращения прежних означающих в означаемые. Рациональное знание о жизни, понимает Геронтион, не помогает. Не помогает и знание о том, что знание не помогает. Равно как и знание об этом знании. Геронтион не ищет выхода за пределами рассудка и оказывается заложником дурной бесконечности рефлексий. Лишь это поддерживает в нем остатки земной жизни (строки 62–66):

      Они прибегают к тысяче мелких уловок,

      Чтобы продлить охладелый бред свой,

      Они будоражат остывшее чувство

      Пряностями, умножают многообразие

      В пустыне зеркал[52].

      Отчужденная от веры, герметически замкнутая на себе сфера рассудка является личным Адом Геронтиона[53]. И, оставаясь в его пределах, Геронтион не способен искренне раскаяться и прийти к пониманию Бога. Удел элиотовского персонажа – утверждать себя («Here I am…») и нарциссически любоваться своей позой. Свое трагедийное саморазоблачение Геронтион обозначает словом «show» (строки 52–54):

      I have not made this show purposelessly

      And it is not by any concitation

      Of the backward devils[54].

      Я ведь себя обнажил не без цели

      И вовсе не по принуждению

      Нерасторопных бесов[55].

      Геронтион отрицает, что исповедуется по наущению бесов («backward devils»), хотя сущностно его слова нашептаны именно ими, подобно словам исповеди Ставрогина в «Бесах» (глава «У Тихона»), которые, вопреки желанию самого Николая Всеволодовича, звучат как вызов. Отрицание Геронтионом собственного демонизма, на наш взгляд, объясняется не только тем, что он «принимает ответственность за собственную жизнь»[56], но и тем, что его знание лежит вне осознанного зла. Сознательное, осмысленное утверждение зла непременно обусловлено представлением о добре, о Боге, об истинном пути и намеренным нежеланием ему следовать. В свою очередь, Геронтион, лишенный такого представления, не видит в произнесенных им словах злого, бесовского умысла. В этом контексте он подобен персонажам «Бесплодной земли», которых Элиот в первой главе соотносит с «ничтожными», встреченными Данте в Аду («Ад», песнь III), не совершавшими при жизни ни добра, ни зла.

      Возможность подлинного познания,

51

Там же.

52

Элиот Т. С. Бесплодная земля… С. 133.

53

Подобным образом замкнуто сознание Пруфрока: его «любовная песня» так и останется неспетой.

54

Eliot T. S. Collected Poems. P. 30.

55

Элиот Т. С. Бесплодная земля… С. 133.

56

Vickery J. Gerontion // Arizona Quarterly. 1958. Vol. 14. № 2. P. 30.