Кондрат Булавин. Дмитрий Петров-Бирюк

были составлены списки. В них значилось ровно тысяча триста казаков – ни больше, ни меньше. Тысяча посылалась в Ингрию, против шведов, и триста – в распоряжение азовского губернатора для гарнизонной службы.

      – Ну, слава те господи! – набожно перекрестился Илья Зерщиков. – Теперь закончили это дело. Царь будет не в обиде на нас…

      – Погодите, атаманы-молодцы, не все еще, – прервал осипший Максимов.

      – А что еще?

      – Надобно ведь атамана походного. Вести кому полки в Ингрию?

      – Ну, это можно опосля, – отмахнулся Зерщиков.

      – Как же опосля? – встревоженно проговорил Максимов. – Царь будет возвращаться из Азова, спросит: кто начальник отряда? Что ему в ответ скажу?

      – Василия Фролова походным атаманом пиши, – предложил один из старшин.

      – Правда истинная, – поддержал Василий Позднеев. – Казак хороший.

      Старшины согласились поставить Василия Фролова походным атаманом.

      – Ну, в добрый час! – облегченно проговорил Максимов. – Сделали это дело – и гора с плеч.

      Старшины разошлись, а атаман Максимов, не сомкнув глаз, составлял с писарем указы станичным атаманам о сборе казаков.

      В станицах указы были встречены с большим воодушевлением, с казацкой страстностью.

      – Испокон веку казак – защитник русской земли, бьет супостатов, – говорили казаки.

      Закипела работа. Готовили оружие, коней, одежду, продовольствие для далекого похода – «на Сине море», «супротив свейского немца»[25].

      Глава IV

      Наступила осень, холодная, ветреная.

      Лукьян Максимов, прислушиваясь к завываниям ветра за оконцем, раздевался, готовясь ко сну.

      Дверь в горенку со скрипом приоткрылась, из-за двери выглянул Зерщиков.

      – Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – проговорил он.

      – Аминь! – ответил Лукьян, оглядываясь. – Ты, Илья Григорьич? Заходи.

      Осторожно ступая длинными ногами, Илья Зерщиков вошел в горенку. Он молча прошагал к жарко накаленной изразцовой лежанке с причудливыми рисунками искусных мастеров, сел на лавку, поежился.

      – Студено на улице.

      – Студено, – подтвердил атаман.

      В красном углу, перед образами в серебряных массивных ризах, завешенными парчовой занавеской с золотыми кружевами, тускло мерцала лампадка, роняя скупой свет. Атаман накинул на себя кафтан и, сунув босые ноги в теплые комнатные чирики[26], подошел к Зерщикову, сел рядом.

      – Что, Илья Григорьич, скажешь? – с нотками тревоги в голосе спросил он, взглядывая на позднего гостя.

      Зерщиков молчаливо посмотрел на атаманшу Варвару, снимавшую с себя перед зеркалом унизанную жемчугами кику. Атаман, поняв его взгляд, сказал жене:

      – Подь-ка пока, Варвара, погляди, кто это там никак вошел…

      Варвара недовольно фыркнула и, положив кику на стол, вышла, сердито хлопнув дверью.

      Казаки проследили за ней глазами, и, когда дверь за Варварой захлопнулась, Зерщиков со злостью выкрикнул:

      – До каких это пор мы будем терпеть?

      – Ты

25

Свейские немцы – шведы.

26

Чирики – здесь глубокие туфли на шерстяной подкладке.