Волнение. Кровь на снегу. М.М. Дрив

видишь, я раньше говорила про удобство, – она приобнимет меня рукой, свободной от пакета с едой. – Ты же не чувствуешь себя как-то «особенно»?

      – Нет, не особо, – пожимаю плечами, – у меня есть сила, я ей пользуюсь. Разве я уродом могу быть из-за этого?

      – С таким личиком? – её рука на моей щеке, она слегка склоняет голову, прищуривается. – Конечно, можешь. Но не внешне.

      Она одаряет меня улыбкой и уходит на кухню.

      – Ой, не надо мне тут играть! Как будто это не ты, кто меня так просила вмешаться! – бросаю в её направлении.

      – А ты согласился, – она отвечает издалека. – И я знаю, что ты на такое готов. Терплю же тебя.

      Иду тоже на кухню, мне начинает надоедать сегодняшний разбор моральных полётов. И все эти…

      Призраки они такие, то обтянутые плотью, то бестелесные, преследующие тебя, и приходится выбирать: ты спишь или с одними, или с другими.

      – Ты так испортишь мне всё настроение, давай просто ужинать, – говорю девушке я.

      – Хорошо, – она просто говорит и поворачивается уже с вопросом и бутылкой в руке: – Ты будешь пить?

      – Я? Конечно, нет. Я не могу теперь себе позволить.

      – Чего так?

      – Если я ляпну что-нибудь пьяным, – морщусь от мысли, – то будет жутко неудобно.

      – Раньше ты не был таким сконцентрированным, – Киера приподнимает одну бровь, – на этот раз всё серьёзно?

      – Угу.

      – Ладно-ладно, не будем рисковать, – она отодвигает на край стола поставленную секунду назад бутылку. – Я тоже не буду, но тебе лучше найти способ меня тогда развлечь.

      Я не могу заставить её замолчать. Эта зависимость, вынужденная, или свободная, избранная мной при побеге или та, о которую я споткнулся, упав в пламя, уже не важно, она меня поглощает. И не мог бы я ей сказать что-то контролирующее. Но, как далеко в высоту я могу унести эту тяжесть на спине, сложно ответить. Когда-то придётся бросить это, особенно, если это условие моего успеха. Цена невысока. Но всё это лишь только тогда, когда я стану видеть всю картину, смазывая детали, а пока я вплотную пялюсь на одну, и она кажется огромной. Может, это будет не тяжело.

      В древнем саду стоит треснутый фонтан. Трава давно поглотила всё, что было навалено тяжёлой рукой человека в структуры. Но сейчас там лежит снег, скрывая всё. Над этими разбитыми руинами, где давно жила вера, темнеет небо, манит их свет звёзд. И камни, разбуженные силой, камни поднимаются уродливой, нерушимой башней-тираном. Да, кто-то ещё зовёт это позабытое место домом, но ненадолго.

      Я могу заставить их слушать.

      Логос

      Перила «Аугусто-центра» впиваются холодом в кисть, поднимаются ступени к занятому входу, где суетятся и суетятся люди.

      Здание, стройку которого начал тщеславный дед, который даже завещал назвать своим именем небоскрёб, и завершил мой отец, когда ещё был молодым человеком, служит некоторым образом символом. Символом города, влияния нашей семьи, может, не символической вершиной строительства, но физической, ведь это единственное семидесятиэтажное здание в городе. Недалеко