Жажда. Валентина Ульянова

и каптан легко заскользил по наезженной колее.

      Никто ничего не видел, не слышал и не заметил… Тревожный улей Золотого крыльца, людные проезды Кремля, суетливо-оживленный посад – все удалялось, мелькая мимо, чуждое и бесполезное пленнику, скрытому за плотной тканью узких окон повозки…

      Глава 13

      «Предосторожность» великого князя

      В каптане было темно и тесно. Бунко осторожно, искоса взглянул на Шемяку. Тот сидел неподвижно, упираясь окованными руками в колени, мрачно уставясь в пол. От него исходило ощущение разъяренной силы. Даже в чертах его лица, в покатом, откинутом лбе, в резко изогнутой, как ястребиный клюв, линии носа, в остром надломе черных бровей – чувствовалось что-то гордое, непокорное, хищное…

      Бунко всегда восхищали в других эти бесценные для властителей качества: сила, мужество и решительность – и именно их он искал, но не нашел в великом князе Василии. Он так мечтал служить великому князю, как истинному государю, преклоняясь и почитая, – и не мог. Князь Василий был мягок, нерешителен, слабоволен! А этот!.. Бунко снова взглянул на Шемяку. Немое, тяжелое негодование пленника даже пугало… и восхищало. Если бы знать, что случилось там, во дворце? За что Шемяка так тайно, внезапно, жестоко схвачен, окован и сослан?! Что такое ужасное, непростительное он натворил? Кинулся на великого князя? Угрожал ему? Но не безумен же он?! Бунко терялся в догадках.

      А Шемяка молчал. Молчал и Старков.

      Так, в безмолвии, полутьме и холоде, они доехали до Коломны. Здесь князя Димитрия не заключили в темнице, как ожидал Бунко, а поместили в уединенной горнице великокняжеского дворца. Правда, окна ее были очень малы, а единственная дверь крепко-накрепко запиралась снаружи, из небольших сеней. В этих сенях и обосновались Бунко и Старков.

      Боярин сам отнес Шемяке поднос с пирогами и полный ковш вишневого меда, запер дверь на засов, перекрестился и, потирая руки, сел во главе стола, уже накрытого к ужину. Бунко опустился на лавку у дальней части стола. Старков молча принялся есть, и Бунко не решился заговорить. Наконец прислужник принес большую братину[5]сбитня, водрузил ее посреди стола и, пожелав им мирного сна, с поклоном исчез за дверью. Старков прислушался к его удаляющимся шагам и только теперь обратил на Бунка прищуренные глаза. В глубине их темнела, словно бы усмехаясь, некая мысль, неясная для Бунка.

      Он нахмурился, взял из братины ковш, зачерпнул себе сбитня и склонился над ним, неторопливо отхлебывая терпкое, обжигающее питье.

      – Хвалю, хвалю! – услышал он над собой глуховатый довольный голос боярина. – Молодец! Молод, а умен, да и сдержан! Хвалю. Коли так и дале держаться будешь, всегда во мне защитника и опору найдешь.

      Бунко как только мог спокойно, молча посмотрел на боярина. Тот в ответ покровительственно усмехнулся:

      – А ведь, верно, умираешь от любопытства?! Гадаешь, что за преступника тебя нарядили стеречь? А знаешь, что он учинил? Я тебе скажу. Он приехал звать князя Василья Васильевича на свою свадьбу с княжной Заозерской. В Углич. Но глубокий

5

Братина – ковш, употреблявшийся на пирах для вина.