Жажда. Валентина Ульянова

то принимался метаться по тесной своей темнице, и тогда несмолкаемый звон оков, отсчитывая каждый шаг, каждое движение узника, терзал сердце Бунка. Даже Старков хмурился и мрачнел, несмотря на свою придворную выдержку.

      И поэтому не прошло и недели, как странные отношения установились между заключенным и приставами. Словно не было больше здесь ни узника, ни тюремщиков. А были – князь и двое дворян его свиты. И Старков, и Бунко служили теперь князю Шемяке с почтением и преданностью.

      Однажды вечером Бунко вошел к нему с зажженной свечой и с высокой стопкой блинов в объемистой миске.

      – Сметану, икру и мед сейчас принесу, – объяснил он, ставя подсвечник и миску на стол.

      – А боярин где? – удивился Шемяка.

      Бунко смутился:

      – В гостях…

      Шемяка горестно усмехнулся:

      – Масленица! Так и не женился я в нынешний мясоед!

      Бунко застыл, не смея пошевелиться. Тогда Шемяка сказал:

      – Ну что ты так виновато глядишь? Ты-то вообще ни при чем!.. Давай-ко лучше раздели ужин со мной, неси все сюда, – и повторил печально: – Масленица ведь!

      Бунко поклонился, благодаря за честь, и почти выбежал вон, выполняя наказ. Он принес все, что только нашлось в поварне, наполнил медом ковши и – остался стоять.

      – Садись, – кивнул Шемяка на скамью напротив себя. – Ты нынче мой гость!

      Звякнув цепями, он поднял свой ковш и значительно произнес:

      – Выпьем за верных слуг… и справедливых господ, – и глаза его сверкнули.

      Бунко молча выпил свой, показавшийся горьким, мед.

      Но Шемяка как ни в чем не бывало уже сворачивал блин, и Бунко, следом за ним, тоже принялся за еду. После второго ковша Шемяка повеселел.

      – Сам-то откуда, – спросил он Бунка, – не московский ведь?

      – Рязанец, – согласно кивнул Бунко.

      – И нашел ты кому служить! – потряс головой Шемяка, отчего черная прядь упала ему на лоб. – На всей Руси нет никчемнее князя!

      Бунко забыл про еду, опустил глаза. Давно уже и ему приходили такие мысли, но он их гнал от себя. Как с ними жить?!

      А Шемяка, неотступно глядя прямо в лицо Бунку своими черными, пронзительными глазами, ярко блестевшими из-под излома бровей, продолжал, все более горячась:

      – Такой ли государь должен быть на престоле великокняжеском?! Нешто так управляют, как он? Где разум, где справедливость, где доблесть в делах его?! Скольких людей, ему преданных, он обидел, бросил, оскорбил, обманул?! Брат мой, Василий, в гости к нему приехал на свадьбу, – а его изругали вором, опозорили, оболгали! Слыхал?! – Его взгляд обжигал Бунка, и тот кивнул, задохнувшись.

      Шемяка тяжело, словно ворочая неподъемную глыбу, повторил:

      – Слыхал. Все слыхали. Вот так-то на Москве гостей принимают. Как же нам было отца против него не поддержать?! Душа в нас горела! А с тестем братним что сделали?! С Всеволожем?! Мало дочь его опозорили отказом венчаться после честного сговора – самому-то ему выжег глаза!

      Бунко судорожно вдохнул.

      – Вижу,