Жажда. Валентина Ульянова

с почтением пригласил Бунко и распахнул перед нею дверь.

      Как бы то ни было, а великий князь освобождал ее мужа, – и, указывая ей путь в запутанных переходах дворца, Бунко тихо радовался за нее, за Косого, за великого князя…

      Хмурый тюремный страж выслушал приказ великого князя, бросил мрачный, короткий и странный взгляд на княгиню, сказал, угрюмо уставясь в землю:

      – Извольте здесь подождать… – и быстро ушел.

      «Странный человек», – подумал Бунко.

      Княгиня стояла, стиснув в волнении руки.

      Но вот тяжелая дверь открылась опять – и в темном проеме показался тюремщик, ведущий за руку князя.

      «Почему за руку?» – удивился Бунко – и оцепенел.

      Князь Василий Юрьевич шел, беспомощно-высоко подняв землистое худое лицо, на котором кровавыми воспаленными ранами зияли пустые глазницы.

      Придушенный всхлип раздался возле Бунка. Он обернулся. Анна ладонями зажимала рот, и в наполнившихся слезами ее глазах кричал и метался ужас.

      – Аня! Аннушка! – больным, неуверенным голосом позвал ее муж и жестом слепца протянул вперед свободную руку.

      Анна не двигалась, не издала ни звука. Бунко увидел, как слезы двумя потоками полились из ее распахнутых, переполненных болью глаз.

      – Аннушка! Где же ты?! – снова позвал слепец.

      – Я здесь, – тихо отозвалась она, и в ее голосе не было слышно слез. Она приблизилась к мужу. – Я здесь, родной мой. Я с тобой. Сейчас поедем домой – сей же час. Все будет хорошо…

      Василий протянул было руку, чтобы коснуться ее лица, но она, быстро перехватив ее и стиснув в ладонях, приникла к мужу, склонила голову ему на плечо. Он послушно обнял ее.

      – Вот… видишь… – тихо сказал он и осекся.

      – Ничего, – тем же ровным, ласковым голосом отозвалась она. – Самое страшное уже позади… Поедем домой… Дома так хорошо… Пойдем…

      И она повела его за собой. И снова Бунко увидел, как неиссякающими ручьями струятся по щекам ее слезы. Князь крепко, двумя руками, держал ее руку. Взглянув на его пустые глазницы, на напряженное, детски-беспомощное лицо потерявшего себя человека, Бунко вдруг понял, что что-то в его собственной жизни рухнуло, оборвалось, словно разверзлась пропасть, увлекая его во тьму…

      Он помог им разместиться в каптане, осторожно закрыл занавешенную дверцу, долго смотрел им вслед. Потом повернулся и зашагал, сам не зная куда. Что ему было делать с собой – таким, с надорвавшимся сердцем? Он не знал, как с этим жить. У него не было сил с этим жить. Не было сил ни на что.

      – Эй! Бунко! Ты пьян, что ли? – словно сквозь плотный туман донеслось до него.

      Бунко поднял глаза. Перед ним стоял Шемяка.

      – Да что с тобой?! Болен? Так иди домой!

      Бунко молчал. Он не мог говорить об этом сейчас. Князь Димитрий сам все скоро узнает.

      Но Шемяка вовсе не ждал ответа. Он был чем-то очень доволен.

      – А я новую грамоту подписал, – он ухмыльнулся. – Все! Теперь – вольный сокол! Уезжаю в Галич, домой. Еще поживем! Ну, прощай! Твоей службы