Ф. А. Абрамов. Сборник. Федор Абрамов

тяжело вздохнул.

      – Не надо, Миша, слышишь? Что уж – так вышло… Ты не виноват.

      Ласковый голос Дунярки теплом обволакивает исстрадавшуюся Мишкину душу.

      – А кто же виноват? – спросил он, помедлив.

      – Кто? Ты ведь не нарочно, ты же не хотел. На войне еще не то бывает.

      – Так то на войне…

      – Сейчас везде война, – убежденно сказала Дунярка.

      – Ты это правду так думаешь?

      – Ну да, правду.

      – Нет, ты не шутейно?

      – Вот чудак, – улыбнулась Дунярка. – Ну честное комсомольское.

      Мишка впервые за последние три дня почувствовал облегчение.

      – Понимаешь, Дунярка, – заговорил он сбивчиво и торопливо. – Я ведь вовсе не хотел… Кружит эта птица, а тут бабы: «Мишка, смотри, Мишка, смотри». Ну я и полез… Да кабы я знал… Да разве бы я… – Он был так признателен, что с языка его сами собой сорвались слова: – А я на тебя вовсе и не сержусь. Хоть тут рядом полощи. Мне-то что…

      Дунярка, подавляя улыбку, разогнулась и, взяв корзинку, пошла вниз по реке. Метрах в тридцати от него она остановилась и, оглянувшись, по-бабьи подоткнула подол и забрела в воду.

      Солнце уже садилось за увал. Вода у берега стала малиновой. То тут, то там замигали кружки – приближался жор рыбы.

      Мишка встряхнулся, переменил червяка, но глаза его так и тянулись к Дунярке… Нет, она совсем неплохая девчонка. Зря он на нее дулся. И смелая, на Партизане ездила…

      Гулко плещет вода. Белье под руками Дунярки играет, как большая белая рыба. Ему чего-то стыдно и боязно, но он никак не может оторваться от Дуняркиных рук, от ее голых ног, качающихся в воде…

      Дунярка быстро управилась с бельем. Он, воровато скосив глаза из-под надвинутой на лоб кепки, следил за тем, как она, выйдя на берег, отжимала подол, заправляла волосы.

      – Счастливо оставаться, – замахала она рукой. – Приходи в гости, черницей накормлю. Я сегодня целое ведро принесла.

      – Постой… – Мишка рванул леску, раза два крутанул ее вокруг удилища и побежал к ней.

      – Дай я… оно тяжелое… намокло… – И, избегая ее глаз, он схватил корзину с бельем и без передышки втащил в крутой увал.

      На горке, шумно дыша, Мишка нерешительно предложил:

      – Давай посидим немного…

      – Давай…

      Сели прямо у тропинки на жерди.

      И чего бы сказать? От клеверища сладко пахнет медом, скрипит телега на деревне, надоедливо вьется мошка над головой.

      От вечернего солнца на ногах Дунярки искрятся капельки воды.

      Странная, непонятная сушь перехватывает Мишкино горло. Затравленно ворочая одеревеневшей шеей, он нащупывает под рукой стебелек.

      – На Слуде медведь телушку слопал, слыхала?..

      На ноги Дунярки медленно наползает намокший подол…

      – А я, знаешь что, Миша, – откуда-то сверху, как сквозь сон, упал голос, – учиться поеду.

      Мишка, все еще не оправившись от смущения, искоса взглянул на Дунярку. Поймав его взгляд, она улыбнулась, но вдруг посерьезнела и, не торопясь, словно советуясь с ним, заговорила:

      – В