Ф. А. Абрамов. Сборник. Федор Абрамов

гостья, тяжело переступая с ноги на ногу.

      – Как уж не растрясло. Мыслимо дело…

      Наскоро обрядив коня, Федор Капитонович провел гостью в кухню. Подавая ей умыться, выговаривал:

      – А что же ты, Раиса Ниловна, детушек не захватила? Скоро вот и малинка поспевать будет. То-то бы им раздолье тут.

      – Просились. Малый и большой ревмя ревели: к дяде Федору хотим. Да у Петьки насморк, побоялась.

      – Вишь вот, не забыли, помнят старика… А дедушко Федор их тоже помнит. Рыбка, маслице на холоду стоят, опять же огурчиков ранних…

      Дети Федулова были слабостью Федора Капитоновича. Бывало, еще в первое время знакомства, Федулов, принимая дары, начнет разбираться с бумажником, Федор Капитонович посмотрит на него этак строго и неподкупно и непременно добавит: «Для детушек это. Они цвет жизни нашей…»

      Свежая, намытая гостья прошла в горницу.

      Крашеный пол с пестрыми домашними половиками, белые кружевные занавески, фикусы; в раскрытое окно тянет ночными запахами огорода. На столе до блеска начищенный, тихонько воркующий самовар, всякая еда: свежая рыба, грибки, маслице, зелень, ягоды – все так и просится в рот.

      Раиса Ниловна опустилась на заскрипевший венский стул, расчувствовалась:

      – Благодать у вас. А я мученица… Вот возьму да брошу все и останусь.

      – И беспременно! – суетился Федор Капитонович, не зная, как и угодить дорогой гостье. – Я уж и горенку приготовил. Раньше недели не отпущу, и думать не смей, Раисьюшка. Пусть казнит меня Петр Созонтович.

      – И когда эта война кончится? Немчура проклятая! Второй год на леченье не бывала. Это при моем-то здоровье, – жаловалась Раиса Ниловна, налегая на свежую рыбу.

      – И что ты, не говори. Без отпуска… Мыслимо дело… Это баба наша понятия не имеет… А культурный человек, он ведь как? Вот у растеньев тоже: репа – она тварь бестолковая, растет, куда ни воткни, а огурчик, помидорка – им тепло, солнышко подавай. Нехорошо это Петр Созонтович делает, – осуждающе сказал Федор Капитонович. – О районе печется, а у себя под носом не видит.

      – То-то и оно, жена хоть пропади. А нынче еще корова на мою голову.

      – Ай-яй-яй! – сокрушался Федор Капитонович. – А Паладья-то на что?

      – Полька-то? Сбежала.

      – Это как сбежала?

      – А так, сбежала, и все. Пришла из ихней деревни баба, соседка, и ну ругать: «Что ты, говорит, бесстыжая. Мы надрываемся, а ты тут, как барыня, прохлаждаешься!» Ну и ушла. Отплатила за хлеб и соль.

      – Несознательность ихня… А сам-то что уж, порядка навести не мог?

      – Сам-то? – Раиса Ниловна вытерла полные, румяные губы. – Тряпка сам-то! Пришел давеча со службы – краше в гроб кладут. Не пимши, не емши свалился на диван – слова не добьешься.

      – Что так? – с тревогой спросил Федор Капитонович.

      – Разве скажет. Всю жизнь умнее себя хочет быть. Только и знай – подавай мокрое полотенце на голову. А потом вот к тебе послал. На-ко, женушка, трясись на телеге, пересчитывай ребрышки… Вот останусь здесь на неделю. Пусть-ко он, дорогуля, под корову полазает…