Маски благородия. Анна Телятицкая

давно сдерживал слёзы, но теперь они предательски потекли из глаз, падая в холодную ладонь матери. Он не хотел, чтобы графиня видела его таким – слёзы сына всегда отзывались болью в её сердце, а она сейчас и без того была слаба… Адальберт быстро смахнул слёзы с лица и усилием заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась странная, нелепая: в ней собралось смирение перед судьбой и в то же время смутная надежда, как если бы Адальберт сказал: «Ну что ты? Я знаю, это не так». Но кроме этой улыбки мальчик не смог выдавить из себя ни слова.

      – Берти, можешь пообещать мне кое-что? – вновь зашептала графиня, спасая сына от тяжёлого молчания.

      Адальберт кивнул. Он впился взглядом в руку матери, как будто от этого зависело, что она скажет. Анна судорожно поглаживала пальцы сына. Юный граф рассматривал проступившие узелки вен и небольшие морщинки, которыми была испещрена тыльная сторона ладони графини, и в этот момент его овеяла такая нежность… Он осмелился поднять глаза на вспотевшее лицо матери.

      – Позаботься о Роберте. Он остался совсем один, бедный мальчик… Нельзя бросать его, он пропадёт. Кто-то должен быть с ним рядом. Поддерживать, помогать… – её голос совсем ослаб, будто сил хватило ровно на эти слова.

      – Конечно. Я позабочусь о нём, мама, обещаю тебе.

      Ему так много хотелось сказать ей. Что тем, каким он стал, он обязан ей – отец занимался образованием сына, но именно мать научила Адальберта заботе и состраданию. Что он тоже безмерно любит её и, если бы только мог, сделал бы всё, чтобы облегчить её боль. Что он всегда будет помнить каждую мелочь: её тёплый запах, маленькие морщинки у глаз, когда она улыбается, её голос и смех. И что он будет так скучать по ней… Тоска по умершим – неблагодарное дело. Они уходят в мир иной, а живые? Остаются здесь и мучаются болезненными воспоминаниями. Но зачем Адальберт думает об этом сейчас? Матушка должна поправиться. Она не может покинуть их. Не сейчас. Наверное, поэтому Адальберт и не сказал вслух всего, что хотел.

      Графиня зажмурилась и закашляла, прикрыв рот покрывалом. Адальберт вздрогнул и отпрянул от матери. Ему было страшно смотреть на неё. Он хотел помочь, но не понимал, как, и от этого ком вставал в горле.

      – Позови священника, – дрожащим от кашля голосом прохрипела мать.

      Адальберт кивнул и почти выбежал из комнаты.

      Он, граф Рудольф и Роберт ждали за дверью. Роберт был мертвенно-бледным, Рудольф держался стойко, но не шевелил ни одним мускулом, будто боялся смахнуть эту маску спокойствия. Адальберт переминался с ноги на ногу и поглядывал на дверь. Ему хотелось войти к матери, быть с нею рядом последние минуты её жизни, но страх того, что он там увидит, страх её добрых глаз, которые в один миг погаснут и уставятся в пустоту, сковывал его тело. Юный граф корил себя за этот страх. Мать назвала его заботливым, но заботливый сын никогда не оставил бы её одну в тяжёлую минуту. Ожидание затянулось; Адальберт с трудом сдерживался, чтобы не застонать от нарастающей