Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. Илья Ильф

хвостов, сто пятьдесят человек и такой грозный вид, что все становилось понятно.

      – Не транспорт для граждан, а граждане для стояния у кассы.

      Неустрашимый быстро подсчитал:

      – Поезд отходит через час. Если даже будет продаваться по билету в минуту, то останется девяносто человек. Я буду девяносто первый оставшийся.

      И, придя к такому заключению, Неустрашимый плюнул.

      – Вы? – деловито спросил моментально выросший из‐под полу чин.

      – Я, – сказал Неустрашимый.

      – С вас рупь! Нельзя плевать. Транспорт для граждан, а не для свиней.

      Больше я ничего не расскажу.

      Из слов монументального чинуши каждый может на деле убедиться, что транспорт в самом деле для граждан. Раз он сказал, значит, так оно и есть.

1923

      Москва, Страстной бульвар,

      7 ноября

В час дня

      По Тверской летят грузовики, набитые розовыми детскими мордочками.

      – У-р-р-а!

      Мордочки и бумажные флажки улетают к Красной площади. Дети празднуют Октябрь. Дети тоже участвуют в параде.

      За ними, фыркая и пуская тоненький дым, грохочет зеленый паровоз МББ ж.д.

      Прошли железнодорожники – идут школы.

      Школы прошли – опять надвигаются рабочие.

      – Долой фашистов!

      Через Страстную площадь проходят тысячи и десятки тысяч.

      Тысяча красных бантов.

      Тысячи красных сердец.

      Тысячи красных женских платочков.

      Манифестации, растянувшиеся по Страстному бульвару, терпеливо ждут своей очереди.

      Десять часов. Одиннадцать. Двенадцать.

      Но от Ходынки, от Триумфальных ворот всё валит и валит. Вся Москва пошла по Тверской. Так зимой идет снег, не прерываясь, не переставая.

      И, в ожидании, колонны рабочих на бульваре развлекаются, чем могут.

      Усердно и деловито раскрывая рты, как ящики, весело подмигивая, поют молодые трактористы, старые агрономы, китайцы из Восточного университета и застрявшие прохожие. Поют все:

      – Задувайте горны, дуйте смело…

      Кончив петь, молодежь играет в чехарду.

      Кончив играть, становятся в кружок и весело, молодые всегда веселы, громко, на весь мир кричат:

      – Да здрав-ству-ет гер-ман-ска-я ре-волю-ци-я!

      Смотрят на итальянцев, стоящих поближе к Петровке, смотрят на их знамя, читают надпись:

      – Аморте ла боржезиа мондиале!

      – Буржуазия! – догадывается тракторист.

      – А мондиале что такое?

      Итальянец в мягкой шляпе улыбается, все его тридцать два зуба вылезают на улицу, и он говорит:

      – Аморте! – и трясет кулаком.

      – Аморте – смерть! Ла боржезиа мондиале – мировая буржуазия! Смерть мировой буржуазии! Аморте ла боржезиа мондиале!

      Итальянец радостно хохочет и снова подымает кулак. Кулак большой.

      – Фунтов пять в кулаке‐то, а?

      Трактористы хохочут.

      А по Тверской всё идут.

      – Мы, молодая гвардия!..

      – Это есть наш…

      Детский, тонкий голос:

      – У-р-а!

      И