Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. Илья Ильф

ым батальоном.

      – Посмотрел я на эту рыбу…

      Никто даже не шевельнулся. От пылающего асфальтового перрона, шатаясь, брел ветер. Горячий воздух сыпался, как песок.

      Это был девятнадцатый год.

      Я поднялся и вышел. Лебедь пошел за мной. Это он рассказывал про рыбу. Он всегда говорил о ней. Далась ему эта рыба.

      Я пошел на станцию. Лебедь двинулся в противоположную сторону, и я знал, куда он идет.

      Было очень скучно и очень жарко. Охрана станции – дело простое, а газеты не приходили уже вторую неделю.

      Разгоряченный асфальт обжигал подошвы, с неба, треща и всё разрушая, сыпалась жара.

      У стенки, в тени, где стоял накрытый гимнастеркой пулемет, я обернулся. Лебедь был уже далеко. Виднелась только его плывущая в пшенице голова.

      – Куда пошел? – закричал я.

      Голова обернулась, что‐то прокричала и унеслась дальше. Впрочем, я знал, куда пошел Лебедь.

      Ему было идти версты полторы. До пруда. Там он удил рыбу, о которой говорил.

      – Всё к ней ходит? – спросил пулеметчик, зевая.

      – Ходит, – сказал я. – А что слышно?

      – Да ничего. Мохна, говорят, у Татарки стоит. Врут. Чего ему сюда идти? Не его район! А насчет рыбы Лебедь, конечно, запарился. Мне стрелочник говорил. Никогда ее там не водилось.

      Я ушел.

      История рыбы такая. Видел ее в этом пруду один только Лебедь.

      – Длинная и толстая. Вроде щуки.

      Смеялись над ним сильно. Ну, откуда же в пересохшей луже рыба? Дела нет, скучно – и пошел смех, один раз вечером даже спектакль об этом устроили.

      Первый акт. Сидит Лебедь и свою любовь к рыбе доказывает. Второй акт. Рыба свою любовь к Лебедю доказывает. Третий акт. Показывают ребенка грудного, который от этих доказательств произошел.

      Совсем не остроумно. Ребенка у сторожихи одалживали. Очень скучно уж было и жарко.

      Однако Лебедя этим довели до каления. Сидит и только об одном:

      – Посмотрел я на эту рыбу…

      Просто бред. Поклялся Лебедь, что эту рыбу поймает и все докажет.

      Если человек захочет, то все сможет. Из всякой дряни Лебедь сколотил себе удочку и днем сидел над своей помойницейлужей.

      Комендант и рыболовом его называл, и вообще крыл – не помогало. Дежурство кончит, о рыбке поговорит и сейчас же к ней на свидание. Удочку несет и винтовку. Без винтовки нам отходить от станции не позволяли.

      Солнце в беспамятстве катилось к закату. Телеграфные провода выли и свистели. Швыряя белый дым, вылез из‐за поворота паровоз и снова ушел за поворот. В пшенице кричала и плакала мелкая птичья сволочь. Солнце сжималось, становилось меньше и безостановочно падало. Луна пожелтела, и поднялся ветер.

      Батальон вылез из темных углов, где прятался от жары. Семафор проснулся и открыл зеленый глаз.

      Пришел долгожданный вечер. Лебедя все не было. Черные тени уцепились за станционные постройки и попадали на рельсы.

      – Не рыбу он видел, а русалку! Сам же он говорил, что только хвост видел! Разве человек из‐за рыбы станет, как головешка? Рыба, рыба… У ней только хвост рыбий.

      Комендант вышел из телеграфа, засовывая в карманы узенькие ленточки телеграмм, и сейчас же пошел переполох. То, что казалось выдумкой днем, вечером сделалось правдой. В Татарке сидели банды.

      Фонари шипя погасли. Гранитную захлопнуло темнотой. Первый взвод нахмурился и забросил за спину винтовки.

      Первый взвод, мой взвод и взвод Лебедя, выступал в сторожевое охранение на версту в сторону Татарки.

      – Где Лебедь? – кричал комендант. – Ну, я этому рыболову покажу! Никогда его на месте…

      Комендант не кончил. Со стороны пруда грохнул и покатился выстрел. Потом еще два. Остальное сделалось вмиг.

      Первый взвод никуда не пошел. Идти было уже некуда: шли к нам.

      Пулемет затарахтел по перрону и пошел вбок. Я посмотрел в лицо залегшего со мной рядом. Оно было желтое от света желтой луны. И сейчас же ударил пулемет. Внезапная атака махновцам не удалась. Гранитная уже была предупреждена выстрелами с пруда.

      Тишина пропала. Все наполнилось звоном, грохотом и гулом. В черное лакированное небо полетели белые, розовые и зеленые ракеты. Из цепи брызгали залпами. Луна носилась по небу, как собака на цепи. Тишина пропала. Атака пропала. Они не дошли даже на триста шагов. Вслед резал пулемет. Вслед в спину догоняли пули. Атака была отбита.

      Атака была отбита, но на другой день мы хоронили Лебедя. – Я, товарищи, плохо такие речи говорю, – сказал комендант. – Что говорить? Не сиди он там у пруда вчера – еще неизвестно, что было бы! Может, их сила была бы! Могли взять врасплох!

      А стеклянный батальон кидал землю на могилу рыболова. Но в тех рассказах, которые шли потом, его больше рыболовом не называли. А сторожиха плакала даже.

1923

      Стеклянная рота

      Весна и война наступили