Arbo de vivo. За пределами Сада. Анжелика Лабунсская

по ходу действия: «Слабенькая рифма, мог бы и подумать. А это что? Что такое «вперегОнки»? Злую башку? Добрый Бибигон? Ну, знаете, Корней Иванович!» Тут главное было маму не перебивать, иначе можно было попасть на лекцию по литературе. В-третьих, папа шил одежду Евиным куклам. А еще показывал театр теней, устраивал походы в ближайший лес, брал Еву на речные прогулки по Москве-реке и очень вкусно готовил. Он называл свою стряпню «всякой ерундой». «Душа моя, хочешь, всякой ерунды приготовим? Оладьев каких-нибудь жирненьких… чтобы по усам текло, а в рот не попадало?» Ева кричала: «Папка, давай! Но у тебя есть усы, а у меня нету!» Отец шел в комнату за гуашью. «Ага, сейчас замастрячим!»

      Правда, всякая ерунда случалась у них дома все реже. Мать считала отца бездарем, лентяем и неудачником. Он раздражал ее даже своим присутствием, так что на теплую домашнюю атмосферу рассчитывать не приходилось. Однажды он принес домой недавно законченные «Деревья зимой». В морозный день из слепящих бело-голубых сугробов торчали веером разноцветные изогнутые стволы ветел с огненными ветками и отбрасывали темно-синие тени на снегу. Ева закричала от восторга и захлопала в ладоши! Мама появилась в прихожей, процедила: «Очередной шедевр? Кого ты этим хочешь удивить?» и скрылась у себя. У каждого в семье была отдельная комната. В мамину заходить без стука было нельзя никому. Еве досталась маленькая комнатка в глубине квартиры. Отцу пришлось обосноваться в гостиной с минимумом мебели и огромным гостевым столом. На ее прозрачной стеклянной двери он нарисовал имитирующий витраж цветочный орнамент, и в комнате стало уютней.

      Отец, давно потерявший надежду вызвать мамино расположение, из всех вариантов мирного сосуществования выбрал легкое подшофе. Но отношения с алкоголем уже выходили из-под контроля, и вместо «всякой ерунды» дома у них теперь гремели скандалы. В основном, громыхала мать. Отец не блистал ни красноречием, ни способностью крепко держаться на ногах. Его подшофе стремительно росло в степенях, находясь в прямой зависимости от маминого раздражения. И никто из родителей не мог установить мир.

      Итак, отец удостоился собственной мастерской, а Ева – пространства, где она ничего маме не должна и ни в чем перед ней не виновата. А через годик Еву ждала школа, так что здесь и уроки можно делать. На разгребание завалов ушло всего два дня – помогали папины друзья, и Ева с Ромой с удовольствием наводили красоту. В течение следующей недели отец сколотил несколько полок и стеллажей для красок, кистей, карандашей и рисунков, растворителей и тюбиков, подставки для холстов. Притащил откуда-то диванчик, старый венский стул и шкаф для разного барахла. На полках вскоре угнездились бисерным почерком подписанные баночки с японской тушью, коробочки с ленинградской акварелью, самодельные картонные ведерки для кистей разных видов и размеров. Свой мольберт он принес из дома, а для Евы сколотил совсем маленький, чтобы могла творить и сидя, и стоя. Отец очень внимательно изучал каждый ее рисунок. Иногда просто хвалил, иногда