Дорогая, а как целуются бабочки?. Владислав Филатов

Один мужского пола, другой женского. И, как и французы, предлагают пройтись. А я ж уже имел дело с представителями структур, и хоть весьма подшофе, понимаю, что это они и есть, и не рыпаюсь. Тем более, что у меня паспорт с собой. Товарищи данные в блокнотик переписали. Расспрашивают. Где в Сочи живу, с кем, и, главное, какова цель знакомства с иностранными гражданами. «Да в языке, – говорю, – попрактиковаться. Говорю ж- студент я. С французского отделения».

      – О чем говорили?

      – О нем и говорили. О языке. Ну, еще рассказывал, какой у нас институт чудесный, какие замечательные преподаватели, и с каким рвением мы гранит науки грызем.

      – Ну что ж, отдыхайте.

      А какой к черту отдых, если тебя со всех сторон обложили. Ну и я опять?… Правильно – к Гиви. К этим его бочонкам. Состояние он на мне сделал. Но и я ему благодарен: доживал эти две недели, не приходя в сознание. Ну, в полной анестезии.

      Наконец, день отлета. А нам и лететь вместе. Ну что делать – сидим, ждем, когда объявят посадку. Рядком сидим. Севка, Анька, я. Между мною и ею с полметра, и глядим в разные стороны. Только Севка отчалил водички попить, она ко мне – скольз. Прижалась бедром и говорит: «Вов, а, может, начнем сначала? «

      У меня чуть слезы не брызнули, честное слово. Никогда не ревел, а тут…Рванул в курилку и смолил до тех пор, пока не объявили посадку. Кресло у нас тоже, разумеется, рядом. Но я знал, что она у иллюминатора сядет, в салон поднялся последним, и весь полет Севка меж нами сидел. И я решил, что в город, аэропорт у нас за городом, в город поеду один. Но в порту встречают родители. Ее. На машине. И везут к себе. Говорят, пельмешков, специально к приезду нашему налепили…

      Прибыли, Анька с матерью – в кухню, варить те самые пельмени, а мы с отцом ее к столу, где уже и красненькое стоит, и беленькое, и закуска… Хлопнули по рюмашке, по второй…вносят обещанное.

      – Тебе с бульоном? – интересуется Анькина мать, и я понимаю, что в курсе. Ну, вот этого самого нашего штампа, и хрясть вилкой о стол:

      – Не надо мне ваших пельменей, – сумку в руки, и к своим.

      Неделю из дома не выходил. Родители чувствовали неладное, но в душу не лезли, и я был страшно им благодарен . Что делал? А болел. И в переносном смысле, и в прямом. Я ж еще простыть там, в Сочи, умудрился. А, может, на нервной почве. Короче, температура, сопли, горло заложено. И болезни тоже – большое мерси, потому что лежал без чувств, и без мыслей. А полегчало Батона вспомнил. Ну, вот это его: клин клином. Решил найти бабу, что, собственно, меня и подняло на ноги . То есть и мама, конечно, которая настаивала, чтоб я все – же сходил в поликлинику. Мама плохого не посоветует. Заглядываю в окошко регистратуры: ба, Таня Шидловская. Девочка, за которой я в школе сидел. Вот ее парта, а следом моя. С первого по третий включительно. Нет, Танюша, конечно же повзрослела. Косы, толстенной, по круглую попу, у нее к тому времени уже не было. Но волосы на висках кучерявились, как в детстве. И глаза не стали меньше ничуть. Так что узнал я ее мгновенно. И она меня. И как то зажглась вся и – нырк ко мне из – за перегородки. Росточка маленького. Но ножки пряменькие.

      – Чем, – думаю, –