Дорогая, а как целуются бабочки?. Владислав Филатов

пластинку поставила. Сальватора Адамо. Я под Адамо ее и увел в комнату. Сашка Наташку – в другую. Выхожу за спичками. Слышу, Сашкин баритон: «Наташа, дорогая, я тебя никому не отдам». Думаю: врет, подлец, но как красиво. Когда занятия в институте начались, я эту формулировку Сашкину в курилке гласности предал – народ на вооружение взял. Добавил цвету, и девушек уговаривал. «Ты нежная и удивительная, – шептал в очередное ушко, – лучше всех на свете, я тебя никому не отдам». Уж не знаю, чем там у Саши с Наташей кончилось, но мужики говорили: работает. Я Тане ничего не обещал. Как, впрочем, и она мне. Секс без обязательств. Меня это очень устраивало, и, обнимая Таню, все реже думал об Ане, а если и думал, то знаете о чем? Ну, вот она приедет. И мы пересечемся. А пересечемся неминуемо. Живем в одном дворе, в одном институте учимся, наконец, один штамп у обоих в паспортах, и с ним надо же что-то делать. Пересечемся, и каково будет мне? Опять станет штормить. Или теория Батона сработает? Не сработала. Приехала Аня, и пошла новая серия садо-мазохисткой драмы. Что- то у ней там не срослось, видно, в столице. И она начала искать встреч со мною. Прежде, помню, как ни зайду к ней: дома нету. Ну, и, соответственно, во дворе. Ищешь ее вечно, или ждешь. Да и в институте ходили разными коридорами. А тут сталкиваемся по нескольку раз на дню. И я понимаю, что клин как торчал, так и торчит. Посмотрит она на меня этими своими гляделками, и хожу как чумной. Но разговоров не разговариваем. Привет-привет. Однако 22 сентября приближается. День, в который мы условились ножки у римской пятерочки раздвигать. И, помню, иду я от Тани. Часов в одиннадцать что ли? Поздно, короче – сидит, одна, что совсем уж не характерно, сидит в нашей беседке.

      – Володя, можно тебя?

      – Кадет, стоять! – говорю себе, но ноги не слушаются.

      – Даже и не присядешь?

      Присел. Уткнулась в плечо, и будто плотину прорвало.

      – Люблю тебя, люблю, люблю, люблю, – захлебывается слезами. – А ты послал ребенка нашего убивать. И в Сочи я тебе мстила. Я разозлить тебя хотела, понимаешь? Чтобы ты тоже помучился. Разозлить. И тебе специально сказала, что еду. В Москву. Ну, ударь меня, ударь, если хочешь, не бросай только….

      – Что ты со мной делаешь, Анька! – и целую мокрое это ее лицо, целую…

      Короче, сдался опять. Раздвинули мы пятерочке ножки, и к родителям: так, мол, и так – супруги. Ее – как будто б заранее знали. Моя мать – за сердце. Отец валерьянке накапал: «Ну что уж теперь –то переживать », и в ближайшее же воскресенье сели за свадебный стол. Купили в «Салоне новобрачных» за взятку платье с фатой, мне галстук, и стали вместе жить. Жили у наших. Сестра в Тамбове, муж у нее из Тамбова, брат служил, так что вторая комната – в нашем распоряжении. Та, где стоял вот этот вот стол на львиных лапах. Счастливой легальную часть нашего брака я б не назвал и с большой натяжкой. Малейший повод и схватка. А то и вовсе без повода. И все по той же схеме: ты кто такой, а ты кто такая. Но не было ночи, которая бы нас не примирила.

      Родители переживали (все ж на глазах), но не встревали. До тех самых пор, пока отцу не попалось письмо.

      Голову