Горбун, Или Маленький Парижанин. Поль Феваль

протянула ему спящую девочку, закутанную в шелковый плащ. Лагардер молча принял ее.

      – Дай мне еще раз поцеловать ее! – вскричала несчастная мать, содрогаясь от рыданий. – Дай мне ее, Филипп! О, я думала, сердце у меня сильней! Кто знает, когда я снова увижу свою девочку?

      Голос ее пресекся от слез. Лагардер увидел, как она протягивает ему что-то белое, и спросил:

      – Что это?

      – Ах, бедный Филипп, ты совсем забыл… Видно, ты взволнован не меньше меня. Это страницы, вырванные из церковной книги. В них все будущее моего дитя.

      Лагардер молча принял бумаги. Он боялся говорить.

      Бумаги были в конверте, запечатанном печатью келюсской церкви. И в этот миг из долины донесся протяжный, заунывный звук пастушьего рога.

      – Это, наверно, сигнал! – воскликнула мадемуазель де Келюс. – Спасайся, Филипп, спасайся!

      – Прощай! – промолвил Лагардер, решивший играть роль до конца, чтобы не разбить сердце несчастной женщины. – Не бойся, Аврора, твое дитя будет в безопасности.

      Она схватила его руку, прижала к губам и стала осыпать ее жаркими поцелуями.

      – Я люблю тебя! – только и сумела промолвить она, закрыла ставни и исчезла.

      VII

      Двое против двадцати

      Да, то действительно был сигнал. Трое дозорных с пастушьими рогами были расставлены на Аржелесской дороге, по которой Невер должен был проследовать к замку Келюс, куда его призывали и умоляющее письмо молодой жены, и дерзкое послание шевалье де Лагардера.

      Первый из троих должен был дать сигнал, когда де Невер переправится через Кларабиду, второй – когда он въедет в лес, а третий – когда появится на околице деревни Таррид.

      На всем этом пути было немало удобных мест, чтобы совершить убийство. Но не в обычаях Филиппа Гонзаго было нападать в открытую. Он хотел скрыть свое преступление. Убийство должно было выглядеть как месть, чтобы все волей-неволей отнесли его на счет Келюса На Засове.

      А красавчик Лагардер, бешеный Лагардер, неисправимый забияка, первая шпага Франции и Наварры, стоял, держа на руках спящую двухлетнюю девочку.

      И можете поверить, он очень расчувствовался. Держал он ее неумело, неловко, ведь руки его привычны были к другому. Но сейчас главным для него было не разбудить малышку.

      – Баю… баю… – приговаривал он.

      Глаза у него увлажнились, но при этом он едва удерживался от смеха.

      Готов держать пари, что никто из бывших его товарищей по легкой конной гвардии и догадаться бы не смог, чем был занят в этот миг неисправимый бретер, готовящийся отправиться в изгнание. А он в заботе о девочке ступал, внимательно глядя себе под ноги, чтобы, не дай бог, не споткнуться, не разбудить ее, и мечтал об одном – о мягкой подушке, чтобы ей было удобнее.

      Уже ближе томительно и тягуче в ночном безмолвии прозвучал второй сигнал.

      «Кой черт! Что все это значит?» – подумал Лагардер.

      Он любовался маленькой Авророй, не решаясь ее поцеловать. Это была прелестная девочка: белое личико с нежным румянцем, длинные шелковистые ресницы, унаследованные