Что было бы, если бы смерть была. Николай Бизин

привыкающего мир и себя версифицировать, стекало его искусственное лицо: по потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках оказалось столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

      На лицах вмиг обступивших их советских украинцев выписалось ошеломленное непонимание. Малец только этого и добивался: показать Перельману разницу между цивилизациями.

      Перельман понял. Перельман кивнул. Малец перестал вопить.

      Прошлые люди – сразу перестали их (будущих) видеть. Стали видеть – друг друга и тотчас забыли о завтрашнем.

      – Куда идем? – спросил Перельман.

      – Не всё ли равно, если (всё равно) – к смерти, – отозвался малец (напомню, он объявился из времен Сенеки и Петрония, двух сыновей гармонии, и порою позволял себе щеголять ещё более ранними сентенциями, из времен Эзопа)

      – Не всё ли рано, – повторил малец, – Можно в Красный лиман, можно в Краматорск или Славе'нск: если не знаешь, что выбрать, выбирай дорогу, ведущую к смерти.

      Душа Перельмана (находящаяся, впрочем, в другом времени и другой стране) сдвинула стрелку курсора и позволила телу Перельмана (идущему по Крещатику – к своей особенной гибели, о чём тело ещё не ведает) достойно ответить на выпад:

      – Не лезь в петлю, – имелось в виду: по своей воле.

      Римский мальчик понял (и произнесённое, и произнесшего) и усмехнулся:

      – Поймал меня. Теперь будешь сбивать с пути истинного.

      Под истинным дао он понимал размышления киников. На этом Перельман поймал его ещё раз:

      – Здесь другая культура. Даже Бусидо здесь ни при чём. Почти.

      Но даже Перельман(!) – ещё не прозрел настолько, чтобы представить, как через двадцать лет здесь будет декларироваться ненависть ко всему русскому. Сейчас, на советской Украине, это было бы трудно представить. Трудно представить, чтобы Украина выбрала такой путь к смерти (истинный пседо-Бусидо).

      Ведь здесь (от века) – другая культура.

      Этот разгром, наконец, даже самых богов поражает.

      Страх небожителей к бегству толкает. И вот отовсюду

      Сонмы божеств всеблагих, гнушаясь землей озверевшей,

      Прочь убегают, лицо отвернув от людей обречённых.

      Душа Перельмана – у далекого монитора. Одно тело Перельмана – шло по советскому Крещатику, вокруг него точно так же двигались советские украинцы, рядом шёл римский мальчик.

      Другое тело Перельмана – наслаждалось опьянением на санкт-ленинградской кухне. В этом был истинный искус версификации.

      Душа Перельмана понимала, насколько её восприятие виртуально…

      Насколько версифицированы её мироздания…

      Душа Перельмана (у далекого монитора) – понимала, но – насколько ей сейчас необходима реальная точка опоры: душа женщины? Да и есть ли у женщин душа? Или душу им заменяет необходимость быть и остаться, и продолжаться на той или на этой земле, в той или этой реальности?

      – Если ты видишь юношу, парящего над землей, опусти его на землю, – сказал ему римский мальчик.

      Никакой Дульсинеи