Что было бы, если бы смерть была. Николай Бизин

сродство с перемещением стрелки по монитору. Во всяком случае, Перельман о своём вопросе забыл и даже не успел испытать жгучего стыда за «себя, сказавшего глупость».

      Он (многоперсонально) – версифицировал мир. Но и мир (беспредельно) – версифицировал его самого. А что в «этом» его новом мире могут быть и другие (кроме него) бого-демоны, он ещё не вполне успел усвоить.

      Поэтому его душа у монитора поспешила вернуть его в ту человеческую ипостась, где ему (человеку) – предстояли нечеловеческие определения.

      И ему опять понадобилась женщина. Ибо как ещё можно самоопределиться? Человеку – только посредством женщины. А ведь Хельга (в амбициозных своих ипостасях) из ресторана ушла.

      Более того, она как бы и от ресторана сбежала! Но и в этой утрате был смысл: стало ясно, что есть и другие её ипостаси.

      Виктор Топоров (бородатый и коренастый, всё более и более похожий на одинокого гнома) сказал:

      – Иди. Она ждет.

      Максим Кантор (верный семьянин и энциклопедический эрудит, мягкий европейский марксист-соглашатель – а где-то даже «не совсем материалист» и «не-то-чтобы» русофоб) не сказал ничего: всё без слов было ясно.

      Ибо Перельману (отовсюду) – предлагалось: либо «судьба на выбор», либо «судьба на вырост». В любом случае (словно бы глаза обступили и смотрят) – каков он сейчас, «этот» Перельман, возможно было увидеть только в глазами «настоящей» женщины.

      Надо заметить, что Перельман (ещё не возжелавший «реализаций» – то есть гений весьма бесполезный) именно «этого» и попытался избежать, когда спросил у двух весьма и весьма реализованных (но локальных: этих места и времени) гениев:

      – Вы не педерасты? – первым делом спросил он у них.

      Но вопрос (опять-таки) – не был услышан. Ведь отвечать на него пользы не приносило.

      – Идите, – сказал Кантор.

      – Может, водки выпьешь, для храбрости? – сочувственно спросил Топоров.

      Перельман-возжелавший был бы польщен, но Перельман-бесполезный ответил:

      – Спасибо, я не пью.

      А душа его у монитора задалась простым вопросом: куда теперь Перельмана-атлета отправить, в какие перемены нашего коллективного бессознательного?

      Ответом на него оказалось слово «сланцы», липкие глубины миллионов лет бес-сознательного, понадобившиеся для заполнения выкопанного древними Украинцами Чёрного моря; да! Именно сланцы!

      Перемены этого коллективного бес-сознательного отчетливо осознавались на Украине, когда-то именуемой братской страной, а сейчас воспылавшей любовью даже не к фашизму (куда там, это слишком сложно), а к тупому квазинационалистическому злу.

      Максим Кантор его услышал и отзовался:

      – Вы слишком категоричны.

      Кантор мало что понимал в украинской реальности. Но он был безусловный сторонник виртуальной свободы.

      Перельман-аутентист (казалось бы, воплощение ненужности и свободы) – отнесся к его словам скептически: он ясно представлял, как прозрения сочетаются с упрощением и даже с агрессивным невежеством.

      Разумеется,