Что было бы, если бы смерть была. Николай Бизин

– принесли. Чтобы душа Перельмана (опять-таки взглядом) – могла бы его пригубить.

      Что душа Перельмана (уже) – совсем-совсем было собралась проделать. Совсем-совсем собралась вслушаться в окружающий (и отложенный, и продолженный – всё равно источающийся) мир!

      Слышать, как растут камни.

      Видеть, как они становятся хлебом.

      Знать, что большая сила духа потребна,

      Чтобы переступить добродетели, когда они закономерны.

      Боги свидетели, что я не был богом ни разу,

      Ибо их добродетели как великолепие алмаза,

      Что (ставши бриллиантом) везде простирает грани…

      Быть всегда дилетантом.

      Слышать, как растут камни, души без очертаний.

      Быть каждой рыбою без воды: она верила,

      Что сумеет запеть без своей атмосферы.

      Скажи мне, читатель, не омерзителен ли тебе торг, происшедший на наших глазах (и на экранах наших мониторов)? Разумеется, нет!

      Ибо – он носит смешное название «жизнь» и (по замыслу) должен веселить и просвещать. Ибо – оба наши ростовщика (отдающие душу в рост или под залог), Хельга и Перельман, явились на торжище каждый со своим интересом: целеустремленная Хельга, к примеру, удовлетворяла творческие амбиции и стремилась к святому женскому счастью, и хотела над счастием возобладать.

      А то, что у неё за плечами нет неба, так не всем же летать.

      Женское счастье (если оно «земное») – всегда только в одном: быть смыслом «здешней» жизни (продолжать жизнь и рождать в смерть – создавая тонкие иллюзии избавления).

      А вот Перельманов теперь было много: один из Перельманов, к примеру, пробовал обрести себе друга (как последнюю надежду на свою человечность); и уже одно «это» – искупало (в моих глазах и на экране моего монитора) все глупости другой (похотливой) его ипостаси.

      Ведь то, что он пробовал обрести друга в женщине, было не совсем глупостью.

      Может даже быть так, что и все остальные его похоти (всех остальных Перельманов) – не совсем глупости. Но всё это можно понять только в развитии сюжета: на его вершинах и окраинах, то есть в его (сюжета) экзистансе.

      А в это время в ресторан с улицы вошла группа посетителей.

      Душа Перельмана у монитора двинула стрелку, и ещё одна его минута стала другой минутой: в «эту» минуту на первый план вышла некая глумливость Перельмана, происходящая именно от его простоватости, от возможности «детскими» вопросами поставить в тупик само мироздание.

      Например: так вы утверждаете, что женщина не-обходима? Вот вам на это насмешливость Сатирикона: в компании вновь прибывших (двух известных в узких кругах мужчин) был довольно-таки хорошенький мальчик!

      Душа Перельмана ещё раз передвинула стрелку, и на экране (и в жизни) – Перельман поднялся из-за стола, переместился к мальцу, обнял его и принялся горячо целовать: душа Перельмана продолжала осваивать игры с реальностью.

      Другое движение курсора: и прежние «хозяева» мальца совсем-совсем не обратили внимания