Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы. Себастьян Родригез-Иньюригарро

с седативным и обезболивающим – по индивидуальным рецептам, выверяя пропорции на весах, «собственноручно доведённых до лютого крохоборства». Без его капель на четвёртые сутки начинались припадки, потасовки без повода, суицидальные поползновения, жертвоприношения, самоистязания, превращения в электрических скатов, сгустки неньютоновской жидкости и предметы обихода, истечения волей через нос и кровью через поры, возрастные скачки с амплитудой не в пять, а в тридцать лет, обострения болезней, перенесённых в забытых снах, и прочие энергозатратные перфомансы.

      Муз тосковал: читал верлибры, жаждал проникновенных бесед, переедал, открывал драгоценную бутылку, вдыхал пары, тщательно её закупоривал и шёл к преподавателю естественных наук за «бальзамом для угнетённого духа». Лирических разговоров Карл-Густав предоставить не мог: во-первых, потому что зашивался, во-вторых, по природе своей, а вот накапать Музу противоядия – мог. Учитель словесности вырубался на двадцать четыре часа, а просыпался уже с восстановленным центром сытости и духом, «угнетённым в пределах нормы».

      Директор становился несколько апатичен, в остальном не демонстрировал признаков жестокой зависимости от примесей в воздухе, но заготовленное Карлом-Густавом лекарство принимал – для профилактики.

      Андерсен казался сосредоточенным до отрешённости. Сам вспомогательными препаратами не соблазнялся, но Ила поил горькими травяными чаями, так как в незапамятные времена выяснилось, что алхимический арсенал Карла-Густава способен мальчика «разве что усыпить». («Как-то нехорошо прозвучало», – не удержался от ремарки к собственному заключению ветеринар-не-любитель).

      Усыплять пробовали, Илу не понравилось: передоз дурной соли переключал мозг в режим, при котором мир убедительно прикидывался нагромождением изношенной материи – рухлядью. Ил боялся проснуться не собой, а размазнёй на костных палочках, поэтому «под южным хвостом» предпочитал бодрствовать.

      Пчелиное королевство не жужжало, пока не менялся ветер, но Андерсен утром и вечером относил к Маб сахарную воду.

      Лори запирался во флигеле с перепёлками, Нелли входила в активную фазу: то есть ничего не могла делать – «не справлялась с нервозностью» – но выцветшую подшивку газет перечитывала с красной ручкой наготове, восстанавливала исчезнувшие буквы, обводила прежде упущенные абзацы. Обитателей интерната она окончательно переставала различать: кто бы ни рискнул к ней приблизиться, Нелли открывала огонь на поражение. Выяснялось, что подросткам дают плохое образование, а воспитание и того хуже, никто не подготовлен к самостоятельной жизни в регионе, никто не думает о будущем, а будущее непременно настанет, и вот тогда… Что тогда – было не совсем понятно, однако Нелли вся морщилась от страха, который никто не хотел разделить, глазами же сверкала враждебно и чуть не весело – с упоением. Огребал даже Андерсен: Нелли забывала,