Пролежни судьбы. Владимир Кукин

восхищения любви рука

      доверенности чувством вдохновенья игроку…

      Спроси себя…

      – Она молчит… Я спрашивала.

      – Не сказал бы, что она страдает бесполезной скрытностью затворницы.

      – Да, она – предательница…

      Значение эпитета-подсказки я уяснил гораздо позже.

      – Твоя зазноба – Нямочка!

      Неожиданно родившееся нарицательное прозвище проказницы развеселило Таню, и, изобразив ее губами, как бы примеряя имечко по назначению, она с ехиденкой, расхлябанною интонацией, причмокивая, повторила: «Ня-ма, ня…мочка…»

      Зачерпнув закатной свежести пейзажа, мы возвратились к постоялому отелю. День следующий для Татьяны – выходной, меня – ждала работа; и чтобы своевременно к ней приступить, необходимо было отправляться в 6 утра. Неспешность столования позволила с постелью воссоединиться только полдвенадцатого. «Кружавчики», мелькая, украшали белизной неимовернейшую сексуальность скрытого и заговорчески влияли на неподконтрольные метания услуги бессознательного, ей расслабиться не позволяя – очевидностью размеров Неудовлетворенного. Но перед сновидениями насыщать энергией без обоюдовыгодной разрядки ложе – не хотелось, и я как мог, изображал зевотную пассивность, отстраняясь от сочувственных задумок Тани обо мне подумать, возбуждающие прелести которой захватило мануальное желание: вне надобности «кроткий» атрибут мужчины довести до сытного недомоганья…

      Без шефства девичьего, в подворотне,

      под руководством просвещенной сводни,

      овладевал теорией распутства,

      интимом забавляясь рукоблудства.

      Однако бойкая подкованность юнца

      стыдливо краску не могла согнать с лица,

      впервые, взглядом полоснув призывность,

      беспомощностью предъявив невинность…

      Помнишь, как расстался с девственностью?..

      Пионерский лагерь, аллергия, медсанчасть и тихий час… В палате я один, затертого листаю «Робинзона Крузо»… Входит молодая, белокурая, в авторитетном, возраста лишающим халате медицинском, сестричка и с порога ставит надзирательский диагноз: «Так, значит, чешемся?..» И подойдя к постели, без стеснения отбрасывает одеяло… Оцепенение ждало ее под ним: эрегированный шелудивой трепкой, смущенный девственник предстал, красуясь, величаво. Ее улыбка памятью навечно завладела. Так улыбается Татьяна… (сейчас она сосредоточенно, упрямо, мужскую силу проверяет на излом), когда вхожу в «пещеру яхонтовую» – обнаженной женственности алчущей. Лицо Татьяны становится подобным шелковой наитончайшей ткани, следящей эластичностью улыбчивой подвижности за колыханием блаженствующих дуновений чувств…

      Не сохранил я имени той первой, улыбкой и прикосновением руки раскрывшей таинство мужского тела, на волю выплеснув белесой густоты блаженство – это незабвенно память сберегла…

      Ей обязан я еще одним инициативно-судьбоносным впечатлением. Случилось это – поздним вечером:

      Горны пионерские – отбой уж протрубили,

      в