Приют Грез. Эрих Мария Ремарк

После обеда немного погулял по валам, сделал новый набросок милого старого собора. На сей раз со стороны Хазе[6]. А потом в Шёлерберге полежал на солнце, помечтал.

      – Это тоже работа, Фрид. Работа далеко не всегда, вернее, менее всего творчество. Куда больше места занимает восприятие, наблюдение, и оно столь же важно. Работать можно пассивно и активно.

      – Я видел облака… облака… вечно подвижные, изменчивые облака. Облака и жизнь, непостоянные… вечно полные изменений… беспокойные и прекрасные.

      – Хорошо, что Эрнст не слышит. А то ведь в свой дурной день припомнит, съязвит насчет незрелых отроческих мечтаний…

      – Оставь его, Фриц. В свой хороший день он сам мечтает куда больше. Мир прекрасен. И прекраснее всего он без людей.

      – В последнем письме Эрнст пишет так: «Самое прекрасное на свете – люди». Меня волнует только живое. А в человеке оно выражено наиболее ярко. Вы оба правы, и, наверно, оба согласитесь друг с другом.

      – Дядя Фриц, оставьте-ка разговоры, идите сюда, будем пить чай. У меня все готово, а вам и дела нет, – надулась Паульхен.

      – Как замечательно ты все устроила!

      – Правда, дядя Фриц?

      – Да, замечательно!

      – Ты – самый лучший, дядя Фриц. От Фрида, конечно, ничего не дождешься, он думает об облаках да щеглах.

      – Ты же считаешь, что я насмешничаю.

      – Ты опять принесла цветы, Паульхен?

      – Да. Стащила украдкой. В скверах столько сирени, что я подумала: сорву веточку-другую, от них не убудет, а нам пригодится. Угрызений совести я не почувствовала, вот и сорвала.

      – Девчоночья мораль, – рассмеялся Фрид.

      – Спасибо, Паульхен. Только не конфликтуй с законом. Я уже опасаюсь, как бы твое следующее письмо не пришло из тюрьмы.

      – Не бойся, дядя Фриц. Если полицейский меня поймает, я очень ласково посмотрю ему в глаза, подарю цветочек и скажу: я сорвала его для вас. И он наверняка меня отпустит.

      – Или тебя еще суровее накажут за попытку подкупа.

      – Ах, у девушек собственные законы. Их всегда оправдывают.

      – По законам для малолетних и умственно отсталых, – насмешливо бросил Фрид.

      – А злые мальчишки заслуживают розог, да, дядя Фриц?

      – Спокойно… спокойно, – попробовал Фриц унять обоих.

      – Эти гадкие насмешки он перенял у противного Эрнста. Раньше-то был совсем другим!

      – Противнее?

      – Милее!

      – Цель моей жизни отнюдь не в том, чтоб быть «милым» в глазах маленькой девчонки.

      – Ты неотесанный варвар!

      – А ты юная дама.

      – Так и есть.

      – Увы, в покуда коротковатых платьях и с косичками.

      – Дядя Фриц, помоги же мне! Выгони его вон!

      – Но, Паульхен, он ведь говорит правду.

      – Ты еще и защищаешь его?

      – Нет, но он делает тебе комплименты. Надо только как следует прислушаться. Юная дама с косичками и растрепанной челкой совершенно восхитительна.

      – Да… пожалуй… хотя… – Она задумчиво сунула в рот пальчик. – Ты это имел в

6

Хазе – река в Оснабрюке.