Так умирают короли. Владимир Васильевич Гриньков

у нас сюжет с неисправным расфасовщиком мороженого, – сказал Самсонов. – Когда снимаем, Илья?

      Дёмин ответил не сразу. Прожевал нежное филе индейки, причмокнул, показывая, как было вкусно.

      – Дня через три, Сергей Николаевич. Там ребята расфасовщик курочат, но механизм капризный, так что придётся повозиться.

      – Ты не тяни.

      Дёмин развел руками – разве же я тяну, мол. Я смотрел на него и никак не мог понять: неужели он действительно прикарманил почти семьсот долларов, не побоявшись, что я продам его Самсонову с потрохами? В глазах Дёмина я увидел те же самые злые огоньки, как в тот раз, когда он советовал мне не лезть в денежные дела.

      – Что вы заканчивали? – негромко осведомился Загорский, отвлекая меня от не особенно приятных мыслей.

      – Политех.

      – Вот как? Вот уж не подумал бы.

      – Почему?

      – Вы не похожи на технаря. Вы чистый гуманитарий, поверьте.

      – А вы умеете различать человеческие типы?

      – А как же!

      Настоящий граф. И этот поворот красивой головы! Зачем ему быть оператором? Он запросто мог бы сниматься в фильмах о старой жизни.

      – Вам повезло, что вы приехали в Москву, Женя. Для гуманитария очень важна среда обитания. Тот дух, который царствует вокруг. Вы расцветете здесь, на этой почве.

      Со мной никто прежде так не разговаривал. Мир вокруг был слишком груб. И люди тоже грубы. И я даже представить себе не мог, что существуют такие типы, как Загорский. Я думал, что они все повымерли.

      Самсонов вполголоса обсуждал с Дёминым какие-то проблемы. По обрывкам фраз, время от времени долетавшим до меня, я понял, что разговор идет о предстоящей съёмке.

      Кожемякин ни с кем не разговаривал, а занимался в основном тем, что разливал водку по рюмкам. Я успел заметить, что он наливал себе чаще, чем остальным, но самое удивительное было то, что при этом он не выглядел более нетрезвым, чем кто-либо из нас.

      И Светлана молчала. Её будто подменили. Днём она выглядела повеселее. Мне почему-то стало её жалко, я хотел занять её разговором, но не мог – из-за Загорского, который не позволял мне отвлечься.

      – Давай выпьем, командир! – неожиданно громко и даже, как мне показалось, с вызовом предложил Кожемякин.

      Он встал, покачиваясь, и только теперь я увидел, что он всё-таки пьян.

      – Я тебя за что уважаю? – спросил Кожемякин.

      Он явно обращался к Самсонову, и это обстоятельство немало меня поразило. Мне ещё не доводилось видеть, чтобы так разговаривали с Самсоновым. А тот сидел как ни в чём не бывало и смотрел на пьяненького коротышку Кожемякина с благосклонностью и насмешкой.

      – Уважаю тебя за то, что тебе не западло сидеть со мной за одним столом. За то, что ты настоящий мужик.

      Дёмин сидел напротив меня, потупив очи. И я вдруг понял, что ничего особенного не происходит. Что это уже было не раз. И все привыкли.

      – За тебя, Николаич! – провозгласил Кожемякин.

      Все выпили. Кожемякин плюхнулся на стул и обвел присутствующих затуманенным взглядом. Для него существовало два сценария дальнейших событий: