Обнажённая натура продаст художников. Сергей Е. Динов

Точилин. – Кто?

      – Н-не знаю! – жутко взвыл Артем и свернулся в сидячий кокон на корточках.

      – Как это не знаю?! – удивился Точилин. – Кто там колотится?

      – Кто-то.

      – Кто «кто-то»?!

      – Стоит кто-то. И колотится. Р-рубашка б-белая. Галстук – ч-чёрный. А г-головы нет. Стучится… рукавом, – проблеял Артур.

      – Рехнулся? Как это рукавом?

      – К-кажется, не рехнулся. Но ещё чуть-чуть – и мозги расплав-вятся и точно уп-лывут, – ответил Артур, ткнулся лбом в коленки. – Сейчас сойду с ума! – всхлипнул он. – В-возьму и сойду. Раз, два, три… Уж-же голова г-горячая, как кастрюля. И уш-ши… как ручки… от кастрюли. Сойду, – причитал он по-детски.

      – Я тоже, похоже, сойду… но на следующей остановке сознания, – философски заметил Точилин. У него случился полный ступор в развитии эмоций. Будто зафиксировали организм неким физиологическим раствором. Ввели литров пять через вену, заполнили всю кровеносную систему, отчего всё в нем застыло до вязкости. Но продолжало медленно функционировать сознание. Сердце. Обоняние. Зрение.

      Стук кулаком в железную дверь продолжался.

      – Есть там кто?! – крикнули с улицы. – Открывай, ну!

      Двадцать две ступеньки наверх Точилин преодолевал одну на стук. Удар – ступенька. Глянул в прожжённую в металле дыру. И остановилось дыхание, словно грудную клетку с хрустом сдавило корсетом из железных обручей.

      Уличное освещение выключили. Раннее утро ещё не разбавило серыми красками чернильную синь ночи, мрак которой усиливали шевелящиеся чёрные ладошки листвы деревьев. На фоне этой шевелящейся черноты Точилин различил в дырку серый, отливающий металлом костюм без пуговиц. Ослепительный белый ошейник рубашки и чёрный провал вместо головы. Почти всё, как описал Бальзакер: стальной костюм стучал рукавом в железную дверь. Беле манжеты рубашки, воротник с чёрной селедкой галстука. А головы у костюма не было.

      Точилин охнул, присел на корточки, упёрся лбом и коленями в шершавое холодное железо двери. Удар каблуком стучащего пришёлся как раз ему по коленке.

      – Открывайте, ну! Слышу – ходят, – культурно попросили с улицы высоким мужским тенором. – Открывайте, ну! Пришёл папу увидеть.

      – П-папу?! – истерически хихикнул Точилин, икнул. – Какого папу?! Ты-й кто?!

      – Тима, – ответили из-за двери достойным мужским голосом. – Тима! Открывай!

      – Тима?! Ещё один?! Без головы?! – вскрикнул Точилин, вновь прильнул к выжженному сваркой отверстию в толстом металле двери. Вновь у него остановилось дыхание. Костюм без пуговиц, обрамлённый сверху белым ошейником провернулся, как бы вокруг оси и… улыбнулся прямо в дырку огромными белыми зубами, что повисли над белым ошейником.

      – Ти-и-има-а-а! – дико завыло с улицы. – Открывайте, гады-сволочи! Папа умер!

      – Белила цинковые, – ни к месту проговорил Точилин, потрясённый страшными видениями, оступился и с грохотом покатился вниз по ступенькам, увлекая за собой всё, что попадалось под руки: вёдра, жестяные банки, ящики, ещё какой-то