Обнажённая натура продаст художников. Сергей Е. Динов

холстов, керамики и прочих мелочуг было тысяч на… двести – триста, в первом прикиде.

      – Двести – триста поделить на курс доллара, – Точилин попытался сообразить о потерях друга. – Не так уж и много, Тим. Не переживай! Заработаем.

      – Гринов, Жорик. На двести тысяч гринов.

      – Баксов?! – искренне удивился Точилин. – Откуда столько?!

      – Камею помнишь, с экспедиции с Керчи привёз?

      – Ну.

      – Одна на тридцатник потянет.

      – Баксов?! Тот прозрачный камешек на тридцатник?! – не поверил Точилин. – Гонишь!

      – А медальончик, что я за медный выдавал, помнишь?

      – Терракотовые головки помню. Глина! Медальон – не помню.

      – Пятачок такой, невзрачный, – прогудел Тимофей.

      – С богинькой и козочкой? Ах, да! Помню-помню.

      – Артемида. Богиня охоты. Так он золотой был, медальончик-то. Третий век до нашей.

      – Что до нашей?

      – До нашей эры. Две тысячи триста лет ему с гаком. Сколько он мог бы стоить, по-твоему, на чёрном рынке?! – таинственно прошептал Тимофей.

      – На чёрном?! По-моему?! Много, – согласился Точилин. – И всё-всё-всё подчистую вынесли?

      – Всё, – трагически мотнул патлатой головой Тимофей, прислушался к мирному журчанию, что уже долгое время раздавалось в туалете, и заорал:

      – Бальзакер, ты там за трое суток отливаешь?!

      – Похоже, – даже не улыбнулся Точилин, находясь под впечатлением от услышанной стоимости тимофеева богатства. У Лемкова не было оснований врать, если он говорил, – так оно и было. Всегда.

      – Или ты кому-то проболтался по пьянке, или кто-то из своих гробанул, – прошептал Точилин. – Может этот? – он не успел высказать предположение, только кивнул в сторону выхода.

      Сдёрнули воду в туалете. С шипением спускаемой воды раздался жуткий вой, будто на волка ночью наступили сапогом размером с телегу. С грохотом вывалился из туалета на пол обезумевший Ягодкин. Засучил ножками и ручками. Как таракан, на заднице, спиной вперед подъехал к лавке, упёрся плечом в ножку табурета, на котором восседал Точилин.

      – Т-там-м, Точ-чила, – просипел взволнованный Артур и указал трясущимся пальцем сначала в направлении сортира, потом на Тимофея. – У-у-у н-него т-там тр-р-руп! К-куски тр-рупа леж-ж-жат.

      Впечатление

      После дикого вопля Артура у Точилина запрыгали по затылку патефонные иголки. Он сидел и не мог произнести ни слова, только гыкал, как заезженная пластинка, пытаясь спросить Лемкова, в чём там, в сортире может быть дело.

      Обезумевший Артур не забыл поддёрнуть брючки на коленях, уселся на холодном бетонном полу, трясся и шептал, заикаясь:

      – Пов-вернулся с заж-жигалкой, а-а т-там, в эт-том… т-таком кор-рыте д-для д-душа, – н-нога, р-рука. И-и… в-всё от-дельно ос-стальное…

      Лемков преспокойно жевал. Стебли чёрных растений свисали по растрёпанной бороде, как усы у моржа.

      – И г-грудь, Точила, т-тоже там, – продолжал подвывать жалкий Артур, – ж-женская. Кр-р-рупная такая.

      – Да, – громко и торжественно