Под открытым небом. Том 2. Александр Станиславович Малиновский

заведёт в дебри. Ты – увлекающийся. В результате будет только беда.

      – Но при чём здесь Руфина? – спросив, Александр побледнел.

      – А при том! Я могу предположить: вначале – лёгкий флирт с философией. Но потом, я тебя знаю, будешь копать и копать и убежишь либо в аспирантуру на кафедру философии, либо ещё что крутанёшь и – нет Ковальского-производственника! Есть сморщенный скучный кандидат философских наук, преподающий бедным студентам эту бесполезную мешанину понятий и набор тем, от которых большинство просто мутит.

      Меня лично мутило здорово.

      – Но отторжение у студентов от того, что преподаватели философии вязнут в вольном мелкотемье. Надо по Гегелю переходить к системной науке, которой является истинная философия.

      Суслов, как всегда, когда у него кончалось терпение, покраснел. Лицо стало от этого даже привлекательнее, живее и энергичнее.

      – Я тебе говорю: сорвёшься в философию – в итоге буду вытаскивать тебя из очередного кризиса.

      – Да иди ты! Какого кризиса! Ты – химик! Так вот, подобно тому, как таблица Менделеева нужна не только для химии, но и для многих остальных наук, точно так же грамматика разума необходима сегодня всем частным наукам, которые она соединяет между собой воедино. Понимаешь?

      – Понимаю, но что теперь конкретно делать? – попытался свернуть разговор Владимир и в последний миг опасливо поёжился: «Сейчас заведётся ещё на полчаса».

      – Общество в конце концов придёт к созданию искусственного интеллекта. А раз так, философию надо преподавать будущим инженерам как системную науку, как грамматику разума.

      – Понятно, – неторопливо согласился Суслов. Про себя добавил: «…что дело тёмное».

* * *

      Первую декаду мая в нагромождении праздничных дней Ковальский просидел над учебниками, штудировал английский и философию. В начале июня сдал философию – на «отлично», а язык – на «хорошо». И не жалел, понимая, что знает его не очень.

* * *

      В один из приездов Александра домой Екатерина Ивановна спросила:

      – Саша, почему ты с Руфиной не приезжаешь? Али больше не вместе? Всю зиму один.

      – Не вместе, мам.

      – Что ж так-то, какая бабёнка хорошая?!

      Он думал, что на этом разговор закончится, но мать продолжала:

      – Разборчивый ты больно. Так нельзя… Она ладненькая такая…

      – Мам, – решился Александр, – мы разошлись от того, что у неё не может быть детей.

      – Ой, батюшки! – всплеснула мать руками. – Новая беда! Я вижу, ты какой-то смурной. И как это получился такой невезучий, обязательно найдёшь, где горевать? Головушка ты моя садовая… Вон недавно Тамара Заречнова приезжала со своими двумя, такие крепенькие… Мальчик и девочка. Про тебя не спросила, когда встретились. Но видела я: очень хотелось узнать. И что же вы теперь, поодиночке опять?

      – Да, решили, что у нас останется дружба…

      – Дружба? Какая же одна только дружба промеж мужика и бабы? Придумал тоже… Найди себе бабёнку, чтоб любила тебя, и женись, а то пропадёшь…

      …Они