Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши. Сергей Довлатов

бы из натопленного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП, где тикают ходики. Я мог бы остановиться, выкурить сигарету под баскетбольной корзиной. Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу окурок. А потом на вахте я бы слушал, как Фидель говорит о любви. Я бы даже крикнул под общий смех:

      – Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко забрался…

      Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не зайти в барак…

      Я говорю с порога:

      – Когда заходит начальник, положено вставать.

      Зеки прикрывают карты.

      – Без понта, – говорит Купцов, – сейчас нельзя…

      – Это вилы, начальник, – произносит Адам.

      Остальные молчат. Я протягиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в карманы и за пазуху. Чалый хватает меня за локоть.

      – Руки! – приказывает ему Купцов.

      И потом, обращаясь ко мне:

      – Начальник, остынь!

      Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.

      Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю на своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь всех слез. Злую волю…

      Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени кинулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не расслышав собственного крика…

      В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродуктор. В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли шахматные фигуры вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами расстилался морозный день. Пейзаж в оконной раме…

      Сухое чистое белье… Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат… Веселая музыка из репродуктора… Клиническая прямота и откровенность быта. Все это заслоняло изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших к автоматам часовых. И тем не менее я вспоминал Купцова очень часто. Я не удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в своей лагерной робе. Да еще и с книгой в руках.

      Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувствовал: неподалеку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова. Упала, как тень, на его лицо…

      В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темном флигеле, натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к подполковнику Гречневу. На его столе размахивал копьем чугунный витязь. Тон был начальственно-фамильярный:

      – Говорят, на тебя покушение было?

      – Просто сунули шабер в задницу.

      – Ну и что хорошего? – спросил подполковник.

      – Да так, – говорю, – ничего.

      – Как это произошло?

      – Играли в буру. Я отнял деньги.

      – Когда тебя обнаружили, денег не было.

      – Естественно.

      – Зачем же ты приключений ищешь?

      – Затем, что подобные вещи кончаются резней.

      – Товарищ подполковник…

      – Резней, товарищ подполковник.

      – Это в наших интересах.

      – Я думаю, надо по закону.

      – Ладно, считай, что я