Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши. Сергей Довлатов

с безумными комплексами. А каким еще быть молодому инженеру с окладом в девяносто шесть рублей?

      Я вел размеренный, уединенный образ жизни и написал за эти годы два письма.

      Но при этом я знал, что где-то есть другая жизнь – красивая, исполненная блеска. Там пишут романы и антироманы, дерутся, едят осьминогов, грустят лишь в кино. Там, сдвинув шляпу на затылок, опрокидывают двойное виски. Там кинозвезды, утомленные магнием, слабеющие от запаха цветов, вяло роняют шпильки на поролоновый ковер…

      Жил я на улице Зодчего Росси. Ее длина – 340 метров, а ширина и высота зданий – 34 метра. Впрочем, это не имеет значения.

      Два близлежащих театра и хореографическая школа формируют стиль этой улицы. Подобно тому, как стиль улицы Чкалова формируют два гастронома и отделение милиции…

      Актрисы и балерины разгуливают по этой улице. Актрисы и балерины! Их сопровождают любовники, усачи, негодяи, хозяева жизни.

      Распахивается дверца собственного автомобиля. Появляются ноги в ажурных чулках. Затем – синтетическая шуба, ридикюль, браслеты, кольца. И наконец – вся женщина, готовая к решительному, долгому отпору.

      Она исчезает в подъезде театра. Над асфальтом медленно тает легкое облако французских духов. Любовники ждут, разгуливая среди колонн. Манжеты их белеют в полумраке…

      Чтобы почувствовать себя увереннее, я начал заниматься боксом. На первенстве домоуправления моим соперником оказался знаменитый Цитриняк. Подергиваясь, он шагнул в мою сторону. Я замахнулся, но тотчас же всем существом ударился о шершавый и жесткий брезент. Моя душа вознеслась к потолку и затерялась среди лампионов. Я сдавленно крикнул и пополз. Болельщики засвистели, а я все полз напролом. Пока не уткнулся головой в импортные сандалеты тренера Шарафутдинова.

      – Привет, – сказал мне тренер, – как делишки?

      – Помаленьку, – отвечаю. – Где тут выход?..

      С физкультурой было покончено, и я написал рассказ. Что-то было в рассказе от моих ночных прогулок. Шум дождя. Уснувшие за рулем шоферы. Безлюдные улицы, которые так похожи одна на другую…

      Бородатый литсотрудник долго искал мою рукопись. Роясь в шкафах, он декламировал первые строчки:

      – Это не ваше – «К утру подморозило…»?

      – Нет, – говорил я.

      – А это – «К утру распогодилось…»?

      – Нет.

      – А вот это – «К утру Ермил Федотович скончался…»?

      – Ни в коем случае.

      – А вот это, под названием «Марш одноногих»?

      – «Марш одиноких», – поправил я.

      Он листал рукопись, повторяя:

      – Посмотрим, что вы за рыбак… Посмотрим…

      И затем:

      – Здесь у вас сказано: «…И только птицы кружились над гранитным монументом…» Желательно знать, что характеризуют собой эти птицы?

      – Ничего, – сказал я, – они летают. Просто так. Это нормально.

      – Чего это они у вас летают, – брезгливо поинтересовался редактор, – и зачем? В силу какой такой художественной необходимости?

      – Летают, и все, – прошептал я, – обычное дело…

      – Ну хорошо, допустим. Тогда скажите мне, что олицетворяют птицы в качестве нравственной эмблемы? Радиоволну или химическую клетку? Хронос или Демос?..

      От ужаса я стал шевелить пальцами ног.

      – Еще один вопрос, последний. Вы – жаворонок или сова?

      Я закричал, поджег бороду редактора и направился к выходу.

      Вслед донеслось:

      – Минуточку! Хотите, дам один совет в порядке бреда?

      – Бреда?!

      – Ну, то есть от фонаря.

      – От фонаря?!

      – Как говорится, из-под волос.

      – Из-под волос?!

      – В общем, перечитывайте классиков. Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого. Особенно – Толстого. Если разобраться, до этого графа подлинного мужика в литературе-то и не было…

      С литературой было покончено.

      Дни потянулись томительной вереницей. Сон, кефир, работа, одиночество. Коллеги, видя мое состояние, забеспокоились. Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.

      Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню, как Тору, – справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.

      Фрида сказала:

      – Все мы – люди определенного круга.

      Я кивнул.

      – Надеюсь, и вы – человек определенного круга?

      – Да, – сказал я.

      – Какого именно?

      – Четвертого, – говорю, – если вы подразумеваете круги ада.

      – Браво! – сказала девушка.

      Я тотчас же заказал шампанское.

      – О чем мы будем говорить? – спросила Фрида. – О Джойсе? О Гитлере? О Пшебышевском? О черных терьерах? О структурной лингвистике? О неофрейдизме? О Диззи Гиллеспи? А может быть, о Ясперсе или