Компромисс. Иностранка. Чемодан. Наши. Сергей Довлатов

значит? – шепнул восхищенно Рябов.

      Вернулась официантка с подносом.

      – Биточки с макаронами, – выговорила она.

      – Годится, – снизошел Андрей.

      Они ели медленно, курили, выпившие посетители заговаривали с ними. Гаенко шутил, даже чокнулся с кем-то раза два, и так все это было непохоже на казарменную столовую с голубыми клеенками и репродуктором в углу, где все едят торопливо и невнимательно, а вышел через пять минут и кто-нибудь спросит тебя: «Что давали на ужин?» – а ты и не помнишь, то ли рыбу, то ли кашу…

      – Три двадцать, – холодно произнесла официантка.

      – Четыре, – Андрей разжал кулак с приготовленными заранее измятыми бумажками, – держите четыре, – в голосе его появились угрожающие нотки, – и сдачи не надо!

      Стало прохладнее. День остывал. Друзья перешли Аничков мост, чуть замедлив шаги у ограды. Над крышей лодочной станции трепетал застиранный бледно-розовый флаг. Тесно прижатые бортами лодки веером расходились от серого дощатого пирса.

      – Были бы у нас знакомые студентки, – говорил Васька Рябов, – можно было бы на лодке покататься…

      Они прошли метров двести по Невскому, свернули на Литейный, остановились возле тира. Стойка была покрыта истертой ковровой дорожкой. Четыре лампы под жестяными козырьками ярко освещали противоположную стену. Там были укреплены фигурки, грубые, аляповатые, рябые от пуль. Они то и дело переворачивались, повисали вверх ногами, на месте жирного империалиста в цилиндре вырастал фиолетовый негр со сжатыми кулаками, львы прыгали через обруч, лопасти мельницы сливались в ровный блестящий круг, а когда флотский мичман всадил пулю в едва различимую белую точку, сначала раздалось шипение, а потом зазвучали слова довоенной песни:

      В запыленной связке старых писем

      Мне недавно встретилось одно,

      Где строка, похожая на бисер,

      Расплылась в лиловое пятно…

      Что же мы тогда не поделили,

      Разорвав любви живую нить…

      – А! – сказал хромой начальник тира. – Вот служивые покажут, как нужно стрелять.

      – Это же не боевое оружие, – возразил Андрюха, – из боевого я бы показал, а тут все мушки сбиты, и траектория как у футбольного мяча…

      Друзья облокотились на стойку. Рябов прицелился в гуся. Мишень была величиной с чайное блюдце. Он слышал, как полный юноша с бакенбардами, наклонившись и не отрывая щеки от приклада, сказал своей знакомой:

      – В тире, как нигде, мы ощущаем тождество усилий и результата.

      «Видать, не русский», – подумал Рябов.

      Гаенко промахнулся. Васька тоже. Через минуту пульки кончились.

      – Ну и ружья у тебя, хозяин, – сказал Андрей, – из такого ружья по динозаврам бить, да и то в упор. Слыхал про динозавра? Большой такой…

      – Целиться надо как следует, – усмехнулся хромой, – а ну, смотри!

      Он поднял ружье и тотчас же выстрелил – зеленый арбуз распался надвое.

      – А ты говоришь, – некстати произнес Гаенко, и друзья покинули тир.

      Заметно стемнело.