Горбовский. Марьяна Куприянова

помнившую.

      Одним своим существом дочь напоминала отцу о сердечной трагедии, которую ему пришлось пережить, и он бросался из крайности в крайность, проецируя на Марину свое противоречивое отношение к бывшей жене. Он был готов презирать беглянку, срываясь на дочери по мелочам, и в то же время готов был простить ее, если она вернется – в этом настроении Леонид обычно шел мириться.

      Любимая женщина покинула его, но не полностью – она оставила большую часть себя в их общем ребенке. Щедро, но недостаточно. Марина не помнила мать и не видела ее фотографий (благодаря стараниям Леонида), а поэтому даже не догадывалась о том, что невольно напоминает ее почти каждым своим движением или взглядом, иначе поведение отца стало бы более понятно, и было бы легче принять все обидные слова, которые он в исступленном гневе бросал дочери в лицо, как огненные комки.

      …Марина очнулась от думы и подняла испуганные глаза на отца. Он понял, что дочь не собирается его обвинять, что она уже простила его, и у него защипало в носу. Марина протянула ему руку, Леонид взял ее, и их пальцы сплелись с вновь возникшей родственной нежностью. Не нужно было слов – все разногласия остались далеко позади. Мужчина присел рядом с дочерью и приобнял за плечо.

      – Почему люди так жестоки? – потерянным голосом спросила Марина, глядя в пустоту.

      – Потому что несчастны, – без раздумий ответил отец, не сознавая, до чего был прав не только на счет себя.

      Глава 5. Кошмары

      «Потому что у вас, в вашем положении, не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет!»

      Бр. Стругацкие, «За миллиард лет до конца света»

      Кругом, покуда видели глаза, тянулось море зеленой травы и бесконечность синего неба.

      Пейзаж простирался до самого горизонта, в какую сторону ни повернись, но не вызывал уныния своим однообразием. Даже наоборот – великолепное буйство чудилось в игре всего лишь двух оттенков, таких ярких и сочных, таких концентрированных, что в душе любого человека зарождалась самозабвенная радость и страсть к жизни, желание дышать полной грудью и быть счастливым несмотря ни на что.

      Мягко шелестела высокая трава, касаясь рук и перекатываясь крупными волнами от свежего ветра. Значит, где-то рядом вода, подумал Горбовский и тут же услышал детский смех. Он обернулся и увидел бегущего ему навстречу мальчишку, лишь русая голова которого мелькала над травой.

      – Там речка, папа! Настоящая речка! Пошли с нами! – задорно крикнул мальчик и обнял отца за ногу.

      Горбовский привычным движением прижал мальчугана к себе, затем с легкостью поднял на руки.

      – А где мама? – спросил Лев, ощутив первое прикосновение смутного беспокойства.

      – Там! – мальчик протянул ручку и положил голову на плечо отца. Так он чувствовал себя как за каменной стеной, и Горбовский был необъяснимо горд этим. Он обожал сына, как только может обожать родитель своего ребенка, а может, даже больше.

      Кирилл сопел у него на груди, крепко обнимая