Горбовский. Марьяна Куприянова

сбежать, замедлились тоже. Развязка будоражила воображение.

      – Лев Семенович, – произнесла рыжая, – я хотела бы предупредить о пропусках нескольких Ваших занятий…

      – В каком смысле – предупредить?

      – Чтобы Вы…

      – Говорите.

      – …не думали, будто я прогуливаю.

      – Причина? – сухо осведомился преподаватель.

      – С-семейные обстоятельства, – ответила девушка и поджала губы, ожидая вердикта.

      – Отсутствие на занятии есть прогул. В любом случае.

      – Но, Лев Семенович, прошу. Мне нужно ухаживать за…

      – Хватит, – скривился Горбовский, взмахнув рукой. – Мне плевать, что у Вас там случилось, вплоть до смерти кого-то из близких. Только Ваша личная смерть может освободить от занятий. Я сказал: нет. Не явитесь – долг. Чем вы лучше всех остальных? Ничем. Такой же микроб.

      Внезапно рыжая закрыла рот рукой и спешно выбежала из аудитории. Горбовский бровью не повел. Видимо, посчитал это удачной актерской игрой.

      – А что с ней? – тихонько спросил кто-то.

      – У нее мать умерла…

      Марину пробрала крупная дрожь. Теперь она ускорила шаг, глядя на дверь, как на спасательный круг. Горбовский, сам того не ведая, попал прямо в точку, играючи причинив человеку страшную боль.

      «Ужасный человек, отвратительный. Сухой аморальный циник. Бесчувственный урод». Марина твердила проклятия до тех пор, пока они не начали материализовываться в шепот. Тогда она вздохнула, понимая, что сегодня еще больше возненавидела этого нелюдя.

      Глава 4. Японская вишня

      «Если во имя идеала человеку приходится делать подлости, то цена этому идеалу – дерьмо».

      Бр. Стругацкие, «Хищные вещи века»

      Чувство озлобленности и отвращения не покидало Марину с того самого момента, как она стала свидетелем бесчувственности Горбовского.

      На остальных занятиях в тот день она ощущала себя так, словно ее обмакнули во что-то гадостное, липкое, вонючее, и теперь она вынуждена находиться в этом мерзком состоянии, а что самое ужасное – искать в себе силы смириться с ним.

      Мысли об утренней ссоре с отцом время от времени всплывали в памяти. Но отныне выглядели такими несерьезными, что об этом даже не хотелось думать. Ее отец хотя бы жив – этого достаточно. Все остальное приложится, наладится, устаканится. Все можно исправить, пока человек дышит. И эти мелкие дрязги, ссоры и перепалки не имеют никакого веса, пока живы мы и наши близкие.

      Думать о практике Марине теперь и вовсе не хотелось. Любое воспоминание о Горбовском вызывало в ней дрожь негодования и омерзения, которая не позволяла ни на чем сосредоточиться. Она решила отложить вопрос на потом. Времени было предостаточно – хоть пятьдесят раз меняй решение.

      Занятия кончились. Марина пообедала в столовой, затем несколько часов провела в библиотеке, листая толстые тома справочников по микробиологии и иммунологии