Стихи. Владимир Набоков

рыб.

      И потому-то без трепета, без грусти

      приду я, зная, что, звякнув ключом,

      он улыбнется и меня пропустит,

      в рай пропустит с моим узелком.

      21 апреля 1923 г.

      «В часы трудов счастливых и угрюмых…»

      В часы трудов счастливых и угрюмых

      моя благая слушает тоска,

      как долгой ночью в исполинских думах

      ворочаются в небе облака.

      Ударит и скользнет Господь по лире,

      здесь отзвук – свет еще одной зари…

      Здесь все творит в сладчайшем этом мире

      и от меня все требует: твори.

      Гул дантовский в тебе я слышу, тополь,

      когда ты серебришься пред грозой,

      и муравьиный вижу я Акрополь,

      когда гляжу на хвойный холм живой.

      Поет вода, молясь легко и звонко,

      и мотыльковых маленьких мадонн

      закат в росинки вписывает тонко

      под светлый рассыпающийся звон.

      Так как же мне, в часы нагие ночи

      томясь в себе, о, как же не творить,

      когда весь мир, весь мир упрямый хочет

      со мной дышать, гореть и говорить?

      28 апреля 1923 г.

      «О, как ты рвешься в путь крылатый…»

      О, как ты рвешься в путь крылатый,

      безумная душа моя,

      из самой солнечной палаты

      в больнице светлой бытия!

      И, бредя о крутом полете,

      как топчешься, как бьешься ты

      в горячечной рубашке плоти,

      в тоске телесной тесноты!

      Иль, тихая, в безумье тонком

      гудишь-звенишь сама с собой,

      вообразив себя ребенком,

      сосною, соловьем, совой.

      Поверь же соловьям и совам,

      терпи, самообман любя, —

      смерть громыхнет тугим засовом

      и в вечность выпустит тебя.

      2 мая 1923 г.

      «Я странствую… Но как забыть? Свистящий…»

      Я странствую… Но как забыть? Свистящий

         рвал ветер твой платок, дышал прибой,

      дышала ты… на гальке шелестящей

         прощался я с отчизной и тобой.

      Мотало ялик. Полоса тумана

         луну пересекала пополам,

      вздымалось море отгулом органа,

         стекало по заплаканным скалам.

      И ты на небывалое изгнанье

         благословляла жалобно меня,

      и снилось мне, что ночь – твое дыханье,

         что ты умрешь при мановенье дня.

      И клялся я, что вечно и повсюду,

         на всех распутьях мировой глуши,

      о, как беречь, как праздновать я буду

         гнев и любовь – бессонницу души.

      И море встало. Холодом и дымом

         отхлынул берег, весь тобой звеня.

      Я странствую… На берегу родимом

         ты, верная, еще не ждешь меня.

      Берлин

      Май 1923 г.

      «Нет, бытие – не зыбкая загадка!..»

      Нет, бытие – не зыбкая загадка!

      Подлунный дол и ясен, и росист.

      Мы – гусеницы ангелов; и сладко

      въедаться с краю в нежный лист.

      Рядись