Стихи. Владимир Набоков

л в своем последнем стихотворении «Влюбленность». Тема эта намечается уже в таких ранних произведениях Набокова, как «Еще безмолвствую и крепну я в тиши…», просвечивает в «Как я люблю тебя» («…и в вечное пройти украдкою насквозь»), в «Вечере на пустыре» («…оттого что закрыто неплотно, и уже невозможно отнять…»), и во многих других его произведениях. Но ближе всего он к ней подошел в стихотворении «Слава», где он определил ее совершенно откровенно как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может.

      Этой тайне он был причастен много лет, почти не сознавая ее, и это она давала ему его невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжелых переживаниях и делала его совершенно неуязвимым для всяких самых глупых или злостных нападок.

      Эта тайна та-та, та-та-та-та, та-та,

         а точнее сказать я не вправе.

      Чтобы еще точнее понять, о чем идет речь, предлагаю читателю ознакомиться с описанием Федором Годуновым-Чердынцевым своего отца в романе «Дар» (стр. 130, второй абзац, и продолжение на стр. 131).

      Сам Набоков считал, что все его стихи распадаются на несколько разделов. В своем предисловии к сборнику Poems and Problems («Стихи и задачи») он писал: «То, что можно несколько выспренно назвать европейским периодом моего стихотворчества, как будто распадается на несколько отдельных фаз: первоначальная, банальные любовные стихи (в этом издании не представлена); период, отражающий полное отвержение так называемой октябрьской революции; и период, продолжавшийся далеко за двадцатый год, некоего частного ретроспективно-ностальгического кураторства, а также стремления развить византийскую образность (некоторые читатели ошибочно усматривали в этом интерес к религии – интерес, который для меня ограничивался литературной стилизацией); а затем, в течение десятка лет, я видел свою задачу в том, чтобы каждое стихотворение имело сюжет и изложение (это было как бы реакцией против унылой, худосочной „парижской школы“ эмигрантской поэзии); и наконец, в конце тридцатых годов и в течение последующих десятилетий, внезапное освобождение от этих добровольно принятых на себя оков, выразившееся в уменьшении продукции и в запоздалом открытии твердого стиля». Однако такие стихи, как, например, «Вечер на пустыре» (1932 г.) или «Снег» (1930 г.), тоже относятся скорее к этому последнему периоду.

      Почти все собранные здесь стихи были напечатаны в эмигрантских газетах и журналах вскоре после их написания. Многие появились в печати по два или три раза. Многие вошли потом в сборники: «Возвращение Чорба» (24 стихотворения и 14 рассказов; Берлин, «Слово», 1930 г.); «Стихотворения 1929–1951 гг.» (Париж, «Рифма», 1952 г.); Poesie (16 русских стихотворений – из издания «Рифма» – и 14 английских стихотворений, в итальянском переводе, с оригинальным текстом en regard, (Милан, Il Saggiatore, 1962); Poems and Problems (39 русских стихотворений с английскими переводами, 14 английских стихотворений и 18 шахматных задач; Нью-Йорк, McGraw Hill, 1970).

Вера Набокова

      Стихи

      Дождь пролетел[1]

      Дождь пролетел и сгорел на лету.

         Иду по румяной дорожке.

      Иволги свищут, рябины в цвету,

         Белеют на ивах сережки.

      Воздух живителен, влажен, душист.

         Как жимолость благоухает!

      Кончиком вниз наклоняется лист

         И с кончика жемчуг роняет.

      Выра

      1917 г.

      К свободе[2]

      Ты медленно бредешь по улицам бессонным;

      на горестном челе нет прежнего луча,

      зовущего к любви и высям озаренным.

      В одной руке дрожит потухшая свеча.

      Крыло подбитое по трупам волоча

      И заслоняя взор локтем окровавленным,

      обманутая вновь, ты вновь уходишь прочь,

      а за тобой, увы, стоит все та же ночь.

      Крым 1917 г.

      Поэт

      Среди обугленных развалин,

      средь унизительных могил —

      не безнадежен, не печален,

      но полон жизни, полон сил, —

      с моею музою незримой

      так беззаботно я брожу

      и с радостью неизъяснимой

      на небо ясное гляжу.

      Я над собою солнце вижу

      и сладостные слезы лью,

      и никого я не обижу,

      и никого не полюблю.

      Иное счастье мне доступно,

      я предаюсь иной тоске,

      а все, что жалко иль преступно,

      осталось где-то вдалеке.

      Там занимаются пожары,

      там, сполохами окружен,

      мир сотрясается и старый

      переступается закон.

      Там опьяневшие народы

      ведет

1

Выражение «летит дождь» заимствовано мной у старого садовника, описанного мной в «Других берегах», который пользовался им, говоря о легком дождике перед самым выходом солнца. Стихи эти были мною сочинены в парке нашего имения, в последнюю весну, проведенную там моей семьей. Оно было напечатано в сборнике юношеских стихотворений одного моего школьного товарища и моих, «Два пути», вышедшем в Петрограде в январе 1918 г., и было положено на музыку композитором Владимиром Ивановичем Полем в начале 1919 г. – Здесь и далее постраничные примеч. автора.

2

Главный – в сущности, единственный – интерес этих строк состоит в том, что они выражают разочарование интеллигенции, приветствовавшей либеральную революцию весной 1917 г. и тяжело переживавшей большевистский реакционный бунт осенью того же года. То, что этот реакционный режим продержался уже больше полустолетия, придает пророческий оттенок трафаретному стихотворению юного поэта. Возможно, что оно было напечатано в одной из ялтинских газет, но ни в один из моих позднейших сборников оно не вошло.