Территория Евы. Татьяна Алфёрова

поляны иван-чая,

      в два дерева скупые островки

      и снова толпы чаек, крики чаек

      над сморщенным течением реки.

      Нелепый флирт заря осудит гневно.

      Пусть пары до отчаянья смешны,

      сочувствуешь любовникам трехдневным,

      и даже поясненья не нужны.

      Дыхание

      1

      Объясненья, долги, неликвиды,

      как потешный девиз «Будь готов!»,

      я всегда оставляю на выдох,

      забывая порою про вдох.

      2

      Не поймешь, чего и хочется

      посреди июля вечером!

      Вот луна – еще пророчица! —

      облаками вся заверчена;

      лгут цикады шепелявые,

      обещают всё по правилам,

      и туманы над полянами —

      их жара солгать заставила.

      Что за лето – только выдохнуть

      эту спешку, подорожники.

      Остаешься – в сердце выдолбы

      и с ладонями порожними.

      3

      Оставь наконец этот выдох,

      пусть радугой тянется вдох;

      вот-вот задохнешься и выдашь —

      июль входит в траурный док;

      и август торопит бесслезный —

      он, царственный, ждать не привык,

      уже наливаются звезды,

      кончается летний дневник.

      «Вопрошать с кокетством живых у мертвых…»

      Вопрошать с кокетством живых у мертвых

      «как вы там?» – не то «как без вас теперь?»,

      опошляя строку в заученных твердых,

      то есть «гнать» и «видеть, держать, терпеть»…

      У несчастья глаголов немного, разве

      на один, безысходный, от счастья в плюс:

      «умереть», а дальше с полудня праздность,

      никуда сегодня не тороплюсь;

      не напиться: похоже, коньяк стерилен,

      то есть мне без градусов им «дышать»,

      то есть что б о спряженьях ни говорили,

      «ненавидеть» проще, чем «возвышать»;

      и от серых выдохов угорая,

      от верченья мышей на могиле льва

      догадаешься: смерть – вторая,

      а молва – вообще нулевая,

      только Он и умел для края,

      для предела найти слова.

      «Осень скачет, скачет осень сама…»

      Осень скачет, скачет осень сама,

      с нею ветер – у груди злой шаман;

      разгуляться, раскидать все дома,

      чтоб соперница не скрала – зима,

      чтоб не скрыла под периной тугой

      кровь и золото, тот свет дорогой.

      Чтобы всё прожить сейчас, оборвать,

      колыбелью прирастает кровать:

      хочешь, в мае, хочешь, летом роди —

      и другой шаман вскричит у груди.

      «Слепая суета в просторном стойле лета…»

      Слепая суета в просторном стойле лета,

      крушение жары, осоки вошкотня,

      биение смолы в грудных еловых клетках

      и выцветший узор оконного огня.

      Толкается, орет летающая мелочь,

      такая же – что здесь, что посреди войны,

      которая опять прерваться не сумела,

      чтоб барабан ночей