Территория Евы. Татьяна Алфёрова

жалобы, без обращения письма.

      Подтвержденье – в чужом – своего.

      Под стропилами ласточка пискнет.

      Не беда, мой дружок, ничего.

      Мы еще поживем, перемелем

      эти жесткие зернышки дней.

      Да всего-то прокралась неделя,

      как куница по дреме ветвей.

      Мы с тобой спали слишком спокойно,

      пробуждаться теперь тяжело.

      В перелетах далеких никто не покормит,

      над водою натрудишь крыло.

      Ты хотела вернуться туда, где медовый

      запах клевера ветру знаком?

      С каждым взмахом —

      все дальше от дома.

      А он был – этот дом?

      «Воздух сгустился. Огонь осторожно…»

      Воздух сгустился. Огонь осторожно вздохнул.

      Что-то возникло едва уловимо, неясно.

      Кто пошутил и пространство, как коврик, свернул

      с нами внутри?

      ####################Дверь, участвуя в сговоре, лязгнет.

      Наши слова – они значат не больше, чем дробь

      камешков горной дорогой по днищу повозки.

      Так – для сравненья – живые ступени метро

      сами тебя передвинут из плоскости в плоскость.

      Можно до боли обняться – останется пласт

      жесткого воздуха, ясного и ледяного.

      В пламени – хвост саламандры. Огонь не погас.

      Все, что привычкой разъедено, кажется ново.

      «И тогда я вышла в этот дождь…»

      И тогда я вышла в этот дождь,

      чтобы принести на стеблях капли.

      В изжелта-табачном вздохе спальни

      были сожаление и злость.

      Ворох лепестков нарушил ток

      мягкого, тягучего, сенного.

      Нервно передернулась дорога

      к станции. А солнечный желток

      все скрывался в дымке-скорлупе.

      От земли дрожал черничный запах.

      Влажные нарциссы, словно запань,

      преграждали путь к твоей руке.

      «Присела на край кровати…»

      Присела на край кровати.

      Безмятежно и просто.

      Дождь виноват. Эти капли

      на смуглой коже.

      Лесной цветок в бутылке из-под бальзама.

      Птицы молчат.

      Паук зашивает угол.

      Светает.

      Дремлет черная кошка на крыше сарая.

      Лужица ожиданья.

      Ветер стихает.

      «И снова будут шорохи дождя…»

      И снова будут шорохи дождя

      и силуэт в заплаканном окне,

      и женщина другая, уходя,

      вдруг обернется – память обо мне.

      Помедлит на пороге: с кем, когда

      уже случалось? Камушком с горы…

      Как будто в незнакомых городах

      идешь через знакомые дворы.

      «Честное слово, там что-то еще происходит!..»

      Честное слово, там что-то еще происходит!

      Но, кроме солнца, заведомо неразличимо.

      Нет перемены важней перемены погоды:

      что мне обуть, если вдруг сапоги не починят?

      Люди весной примитивней разбуженных почек:

      тянутся книзу глазами, а небо-то – сверху!

      В графике лиц узнаваем навязчивый почерк

      Города – мастера