Заповедник и другие истории. Сергей Довлатов

заговорил поспешно, темпераментно и зло:

      – Желаешь знать, откуда придет хана советской власти? Я тебе скажу. Хана придет от водки. Сейчас я думаю, процентов шестьдесят трудящихся надирается к вечеру. И показатели растут. Наступит день, когда упьются все без исключения. От рядового до маршала Гречко. От работяги до министра тяжелой промышленности. Все, кроме пары-тройки женщин, детей и, возможно, евреев. Чего для построения коммунизма будет явно недостаточно… И вся карусель остановится. Заводы, фабрики, машинно-тракторные станции… А дальше – придет новое татаро-монгольское иго. Только на этот раз – с Запада. Во главе с товарищем Киссинджером…

      Беляев посмотрел на часы:

      – Ты, я знаю, в Ленинград собрался. Мой тебе совет – не возникай. Культурно выражаясь – не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут сдуру и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гёте. Материала хватит лет на сорок… И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз – и ты уже на стройках коммунизма… Так что веди себя потише… И еще, к вопросу пьянки. Пей, но в меру, делай интервалы. И не путайся ты с этим чеканутым Марковым. Валера местный, его не тронут. А у тебя – жена на Западе. К тому же опусы в белогвардейской прессе. Выступлений – полное досье. Смотри, заделают тебе козу… Короче, пей с оглядкой. А теперь давай на посошок…

      Мы снова выпили.

      – Идите, – перешел на «вы» майор.

      – Спасибо, – говорю.

      Это было единственное слово, которое я выговорил за полчаса.

      Беляев усмехнулся:

      – Беседа состоялась на высоком идейно-политическом уровне.

      Уже в дверях он шепотом прибавил:

      – И еще, как говорится – не для протокола. Я бы на твоем месте рванул отсюда, пока выпускают. Воссоединился с женой – и привет… У меня-то шансов никаких. С моей рязанской будкой не пропустят… А тебе – советую. Подумай. Это между нами, строго конфиденциально…

      Я пожал ему руку, кивнул хмурой даме и вышел на залитую солнцем улицу.

      Я шел и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда…

      Я оставил велосипед на почте. Сказал – для Люды из Березина. Пешком забрался в гору. И наконец, дождавшись рейсового автобуса, поехал в Ленинград.

      В дороге я заснул и проснулся с ужасной головной болью…

      Ленинград начинается постепенно, с обесцвеченной зелени, гулких трамваев, мрачноватых кирпичных домов. В утреннем свете едва различимы дрожащие неоновые буквы. Безликая толпа радует вас своим невниманием.

      Через минуту вы уже снова горожанин. И только песок в сандалиях напоминает о деревенском лете…

      Головная боль не дала мне привычно обрадоваться ленинградской сутолоке, речному ветру и ясности каменных улиц. Чего стоят одни лишь тротуары после надоевших холмов…

      Я вышел из автобуса на площади Мира. Затем остановил такси и через пятнадцать минут был дома.

      Дверь мне отворила незнакомая смеющаяся