Запасные книжки. Владимир Гандельсман

в нечётных строках.

      Порядок последних букв в рифмующихся строках:

      1-е четверостишие

      Т, Р, Е

      Р, Т, Е

      2-е

      Л, У, К

      У, Л, К

      3-е

      Т, У, К

      У, Т, К

      Один из винтиков механизма, который должен выразить: «А всё-таки порою жутко…» – именно этот перескок, запрыгиванье одной буквы за другую; в этом рациональном механизме есть какая-то мистика, хотя само восприятие интуитивно.

      В этом простом опыте я хочу сопоставить слово

      с клавишей, которая способна заставить не только зазвучать инструмент (не инструмент-стихотворение – он само собой зазвучит, – а инструмент-восприятие), но и, скажем, сдвинуть его с места. Вполне реально передвинуть, что, примерно, соответствовало бы мистике, сопутствующей рационально-рассчитанному перепрыгиванию буквы.

      Будем помнить при этом, что до конца «специально» так не написать. Что точно выверенное правило поддержано стихией, «подсказывающей», как не выпасть из правила. Этой стихии нравится порядок, потому что ей проще было бы ему не следовать. Ей нравится сложная задача своего усмирения. Поэт бережёт механизм рифмы, найденной стихийно, на протяжении уже всего стихотворения, наивно полагая одолеть хаос этой конструкцией-гармонией («…душа в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит…»).

      Так бывает почему-то:

      Ночью, чуть забрезжат сны –

      Сердце словно вдруг откуда-то

      Упадает с вышины.

      Ах! – и я в постели. Только

      Сердце бьётся невпопад.

      В полутьме с ночного столика

      Смутно смотрит циферблат.

      Только ощущеньем кручи

      Ты ещё трепещешь вся –

      Лёгкая моя, падучая,

      Милая душа моя!

      Лишняя гласная в рифмующихся нечётных строках – это и есть «ах», «ощущенье кручи».

      Разве у Тютчева в стихотворении «Как над горячею золой…» буквально не вспыхивает последняя строка двумя гласными: «О Небо, если бы хоть раз / Сей пламень развился по воле – / И, не томясь, не мучась доле, / Я просиял бы – и погас!»?

      Р. S.

      У господина Н.:

      Вечер дымчат и долог:

      я с мольбою стою,

      молодой энтомолог,

      перед жимолостью.

      О, как хочется, чтобы

      там, в цветах, вдруг возник,

      запуская в них хобот,

      райский сумеречник.

      Содроганье – и вот он.

      Я по ангелу бью,

      и уж демон замотан

      в сетку дымчатую.

      Не зря ему мерещился Кончеев (знал ли старательно не пошлый Набоков, как время ухмыльнётся над фамилией его героя?), не зря, – он сам над своей безупречной рациональностью проставлял слегка неточное ударение (ср. чётные строки) и убивал двух зайцев: зайца изящества и некоего метафизического зайца, о котором никогда, впрочем, нельзя сказать определённо – был ли он убит.

* * *

      О.: «Барды – это раздел анатомии».

* * *

      Разговор