Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева

во рту, и ответил:

      – После обеда на складе.

      – Ну и ладно, – кивнула Маманя.

      Она отошла к плите, а напротив Гаора вдруг села девчонка, похоже, одна из тех, что его дразнили в выходной, и стала смотреть, как он ест. Гаор никогда не любил, чтобы ему в рот заглядывали. Ест, что дали, чужого не взял – чего пялиться?! Он сердито посмотрел на неё и уткнулся в миску. Навалили ему щедро, первый, самый жгучий голод он заткнул, и теперь ел уже не спеша, наслаждаясь теплом, разливавшимся по телу от каждой ложки. А тут малолетка припёрлась и всё удовольствие портит! Девчонка вздохнула. И ещё раз. Гаор упрямо был занят только кашей.

      – Рыжий, – не выдержала девчонка.

      – Мм, – откликнулся Гаор.

      – А ты деревянный или каменный? – невинным тоном поинтересовалась девчонка.

      Гаор вынужденно оторвался от миски и поднял на неё глаза. Она сидела, подперев кулачками подбородок, отчего лицо её стало совсем круглым, и смотрела на него тоже круглыми глазами желудёвого цвета, такие же коричневые с желтым отливом волосы скручены на макушке в узел, а поверх него повязан узкий пёстрый шарфик со свисающими вдоль щёк концами. Гаор улыбнулся.

      – Я усталый, – ответил он и взял кружку.

      Возившиеся у плиты женщины рассмеялись.

      – Отстань, Дубравка, дай парню поесть.

      – Ишь как не терпится!

      – Выходного дождись.

      – Неделя придёт, дружка приведёт.

      – Ага, – ответила, не оборачиваясь, Дубравка, – а он опять как сядет курить, так и не встанет. Мы его с Кисой уж дразнили-дразнили… У него, небось, и вставать нечему, – фыркнула она вызывающе, – и поглядеть, небось, не на что.

      От этого отмолчаться Гаор не мог.

      – Когда подрастёшь, малолетка, тогда и покажу, – ответил он, допивая и ставя кружку, как здесь принято, вверх дном. – Спасибо, Маманя.

      Девчонка жарко до слёз на глазах покраснела, а женщины так смеялись, что Маманя только рукой ему махнула, иди, дескать.

      В спальню Гаор пришёл ублаготворённый и сразу залез к себе, разделся, уже засыпая, повесил рубашку и брюки на перекладину в изножье и заснул, как провалился.

      Разбудил его только шум пришедших на обед, и он даже спросонья не сразу сообразил, что такое творится.

      – Рыжий, давай по-быстрому, – мимоходом бросил ему Старший, – обед проспишь.

      В умывалке толкотня, разбирают развешенное на просушку бельё, некоторые прямо тут же переодеваются в сухое, а то прихватит по-мокрому холодным ветром… тады только молись, чтоб кровяница не привязалась.

      – Давай, мужики, обед стынет! – орет дневальный.

      – Заткнись, Губоня, без тебя знаем.

      – Рыжий, ты щас где?

      – На складе, – бросает на ходу Гаор, натягивая поверх подсохшего белья комбез.

      Носки… вроде эта пара посуше, её и надевать, а другая пусть сохнет, постирать бы, не сообразил сразу, а теперь некогда, вечером обе пары стирать.

      – Губоня, моё на трубу тогда.

      – Валите, мужики, знаю.

      Вроде совсем недавно ел,