Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева

подбегают почти уже в темноте. Но ничего, он сегодня уже на снег и свет насмотрелся, под конец езды даже ломило в глазах.

      – А вот и мы, господин надзиратель, – весело здоровается Плешак.

      – Что, – надзиратель, обыскав Плешака, шлепком по лысине отправляет его за дверь, – рад, что напарника вернули?

      Следующим шлепком, уже покрепче и по спине, вбрасывают Гаора, и дверь лязгает, не дав Плешаку ответить.

      – Ну, паря, – Плешак пытливо смотрит на него, – работáем? Иль тебя совсем машина ухайдакала?

      – Чего? – спросил Гаор, берясь за контейнер, который явно был не на месте.

      – А то самое! – засмеялся Плешак и пожаловался: – Скучно мне тут без тебя было.

      – Сейчас развеселю, – пообещал Гаор. – Давай в слова играть.

      – Давай, – согласился Плешак. – Ты вон ту дурынду только вон туды приткни.

      – За ней приедут к вечеру, – возразил Гаор, перекатывая энергоблок в угол слева от двери. – Что такое Дубравка?

      – А, девку одну так зовут! – понимающе засмеялся Плешак, – ты, что она махонькая, не смотри, в сок вошла уже, так что тут всё в самый раз и в порядке.

      – А имя откуда?

      – Да от дубравы, лесок дубовый значитца, видал?

      – Дуб? Видал, конечно. – Гаор вспомнил её круглые карие как жёлуди глаза и улыбнулся. – Похоже. А вот ещё…

      – Сыпь, паря, – кивнул Плешак, озабоченно оглядывая штабель коробок с электрочайниками, – ты вон тот край подровняй, чегой-то на перекос пошёл. Ну, так чего?

      «Играть в слова» – объяснять Гаору, какое слово что значит и откуда оно такое взялось, Плешаку очень нравилось. И они трепались почти без умолку.

      А Гаор всё больше убеждался в правоте Седого. Это не отдельные слова, не просто неправильности, а настоящий язык. И начав его учить хотя бы для того, чтобы в нём меньше видели чужака, он всё с бóльшим интересом делал его своим. Незаметно для себя он всё чаще вплетал в речь новые, недавно ещё непривычные чужие слова, а теперь простые и понятные. Большинство говорило на смеси ургорского и… вот как называется этот язык, никто даже случайно не обмолвился. Опять же, как говорил Седой. «Они» и «мы», но кто они, «мы»? Ургоры, голозадые, лягвы… это понятно. «Мы» – исконные, тутошние, он уже знал эти слова, разобравшись с помощью Плешака, что по сути это то же самое, что коренные жители, аборигены. Но опять же, кто «мы»? Аборигеном или або себя не называл никто. И за «або», скорее всего, могут врезать, проверять догадку на практике не хотелось. Спросить впрямую? Нет, раз об этом так молчат, то спрашивать – это нарываться. Ты в разведке. Это что касается надзирателей, отстойников и тому подобного. И на редакционном задании. Это – для всего остального. Задача журналиста – разговорить собеседника, сделать так, чтобы тот сам захотел дать тебе информацию, лобовые вопросы не годятся. Ну, так и не будем. Спешить ему некуда.

      И ему самому есть, что рассказать им. Понятно, что сегодня вечером придется рассказывать о машинах. Какие они бывают, чем танк отличается от трактора, а легковушка от грузовика. Что ж, он не против. Когда информацией делятся, её количество увеличивается. «Первый парадокс журналистики», – любил говорить Туал.

2 декада,