Земля святого Николая. Татьяна Алексеевна Коршунова

с глиняными вазами: эту посуду ваяли крестьяне и дарили дедушке по праздникам. Дедушка любил подходить к серванту… Теперь – чужому!

      – Что угодно?

      Евдокия вздрогнула. Повернулась. В дверях гостиной стоял плечистый верзила в зелёном суконном сюртуке, с рыжеватыми вихрами, моржовыми усами и бородой, как у царя Московского Феодора Иоанновича. Наглые глаза лисьего цвета смотрели так, будто сейчас пришибёт. Или проклянёт. Или соврёт.

      – Мне надобно увидеть графа Будрейского.

      – Граф Будрейский, Арсений Дмитриевич – ваш покорный слуга, – верзила выгнул брови буквой S.

      – Это – вы?..

      Евдокия не смогла больше сказать ни слова. Слёзы начали душить и выкатились по щекам. Новый хозяин дедушкиного имения – раскольник? Язычник-старовер – или того хуже?..

      – Что там случилось? – послышался сзади другой голос. Приятный, молодой – и слишком мягкий для чужого человека.

      Из-за могучей спины показался стройный молодой человек среднего роста в белой рубашке с дутыми рукавами и сером жилете. С короткими тёмно-каштановыми волосами, по моде начёсанными на висках. Лицо – худое. Нос римский с узкими ноздрями. Дымчатый шейный платок с узелком, без булавки, трижды обвивал его длинную шею под накрахмаленным воротником.

      Верзила поклонился:

      – Арсений Дмитрич, простите… Господь с вами – пошутил я! Вот он – перед вами, граф настоящий…

      – Что вам угодно? – обратился к Евдокии настоящий граф, по-балтийски сужая «о», и близоруко прищурил блестящие серые глаза.

      Она вытянула уголки губ в вежливую улыбку. И подняла голову:

      – Я княжна Евдокия Фёдоровна Превернинская – внучка бывшего хозяина имения…

      – Что ж вы, Степан Никитич, княжну обидели? – граф повернулся к бородатому.

      Наглые лисьи глаза взглянули на неё:

      – Вы меня простите. Я сам барышню в вас не признал. Гляжу: платье простое, платочек ситцевый, косицы. И ни к чему, что крест и серьги золотые…

      – Вы не обидели меня. Но я хотела…

      – Степан Никитич. Вы не нужны, – тихо сказал граф.

      Бородатый вышел в сени. У порога оглянулся на Евдокию через плечо.

      – Я хотела просить вас… Не снимайте портрет дедушки со стены в гостиной.

      Её болотно-карие глаза заблестели. Подушечки длинных пальцев придавили слезинку на щеке, как комара.

      – Я обещаю вам, – сказал Будрейский.

      – Благодарю. Прощайте.

      ***

      В четыре часа семья собралась за обедом. Горничные раскладывали по тарелкам цыплёнка и разливали морс. Все молчали, будто не о чем было говорить. Владимир постукивал стаканом по столу.

      – Я сегодня ходила в Первино и говорила с графом Будрейским, – призналась Евдокия.

      – Дуня, дорогая, не надо было, – сказала княгиня.

      – И каков же этот Будрейский? – поинтересовался Фёдор Николаевич.

      – «Что вам угодно?» – меня спросил. Мне – что угодно – в дедушкином доме!..

      – Но,