.

Новый прошлогодний переплёт скрипел в руках, нечитанные листы приставали друг к другу. И книге будто не хотелось листаться. И снова: «Мы ожидаем судный день…»

      И почему-то Генри Тилни виделся с лицом графа Будрейского! Евдокия захлопнула книгу и отправилась в дом.

      Солнце светило с запада в окно Ольгиной спальни на широкую девичью кровать за белыми колоннами, ломалось в складках откинутого полога. Ольга перед трюмо забирала в косу выбившиеся пряди и в зеркале увидела вошедшую сестру.

      – Ты собираешься к Матвею? Он разве ждёт тебя?

      – Поищу его. Матвей гуляет в лесу, я слышала свирель.

      Евдокия села на кровать и вытащила куклу из-за пуховых подушек, сложенных под кружевную накидку.

      – Знаешь, Оля. Папенька настроен против графа Будрейского, но я отчего-то не могу держать на него зла. Не знаю, почему.

      Сестра расправила розовый пояс под пышной грудью и села рядом.

      – Верно, уж пол-уезда прочит за него дочерей, – её вздёрнутый нос сморщился. – Соседи всегда имели виды на наше Первино – папенька недаром ни за что бы им его не продал.

      Кукла выпала у Евдокии из рук. И правда: что Первино продали графу Будрейскому – лишь полбеды. А как женится! А как дети родятся! По дедушкиной земле бегать станут – и кто рассудит, кому эта земля роднее? Потомкам графа Будрейского достанется – а они поделят. Или распродадут… Дети – его и какой-нибудь Машки Симаницкой!..

      Ольга подняла с пола куклу: «Цела. Нос не откололся». Поцеловала сестру и побежала к Матвею.

      «Господи! Не допусти, чтобы он женился!» – Евдокия сползла с кровати на колени.

      Гнать, гнать эти мысли в омут! Лучше пойти к Владимиру: он знает, чем развеселить.

      Окно в его комнате тоже глядело на закат. Брат сидел за письменным столом-секретером, освещённым мягкими лучами, древесным цветом обоев и его белоснежной рубашкой.

      – Что ты делаешь? – спросила Евдокия.

      – Хочу написать письмо Натали, – он припомаживал гусарские усики гусиным пером.

      – Ты скучаешь по ней.

      Владимир усмехнулся. Бросил перо в бронзовую чернильницу с фигуркой обнажённой жрицы.

      – Я ведь не рассказывал тебе, как был у них на Пасхальной неделе. Она играла вальс на клавикорде. Я наклонился и шепнул ей на ушко, что хочу сказать нечто важное, но надобно выйти в бальную залу. Само по себе разумеется, прекрасная Натали не догадалась, что это свидание. И спросила: «Отчего нельзя сказать сейчас?»

      – И что ты ей ответил?

      – Ответил: это тайна. Приходите – узнаете. Барышни тайны любят… Я вышел и стал ждать её в пустой зале. Она пришла. Взглянула на меня наивными глазками. И тут я подхватил её за талию, покуда она не опомнилась, и поцеловал в губки.

      – Ах!.. Бедняжка.

      – Бедняжка?! Бедняжка – твой братец! Милая Натали одарила меня пощёчиной!

      – Прости, Володя, – Евдокия боролась со смехом, давя ладонью на грудь, – но твоя Натали права.

      – Пожалуй, я не стану писать ей, – скомканный лист с каракулями откатился на край секретера. –