Земля святого Николая. Татьяна Алексеевна Коршунова

Я просто так пришла сюда. С вами поговорить, – она села на долгую стёсанную скамейку рядом с ушатом колодезной воды. Чтобы и Степан Никитич скорее перестал кланяться – пугать своим ростом.

      – Со мной? Да что ж я вам рассказать могу?

      Евдокия посмотрела на его руки: ногти вычищены, локти прижаты, манжеты белые с перламутровыми пуговками. Барин, не иначе!

      – С Арсением Дмитриевичем в Первино только вы приехали?

      – Да у него в услужении я один и состою.

      – А давно ли вы Арсению Дмитриевичу служите?

      – Да-а-а. Да, барышня, я Арсению Дмитричу забольше, чем просто слуга. Детство-то у него было – не ах: отца потерял рано, понятное дело… Меня тогда к нему и поприставили, чтоб я за ним поприсматривал, да… Я ему и заместо отца, и братцем старшим, и в делах экономических управляющим… Так он, как постарше стал, бывало начнёт мне говорить: не ходи за мной. А вот однажды, помню, лет восемь ему было, отошёл я только – как один из наших дворовых ребятишек, дурачок он был, подбежал к Арсению сзади да едва не по голове поленом… Благо, я подоспел, так он и мне едва руку не вывернул… Да что я вам рассказывать буду? Ежели захочет, так Арсений Дмитрич сам вам обо всём расскажет. Верно?

      Стол задрожал под кипящим самоваром.

      – Прикажете чайку, барышня? – Алёна кинулась к посудному шкафу. Выложила на блюдце два кубика сахару – хоть и знала, что там они и останутся. Евдокия Фёдоровна никогда не добавляла сахар.

      Чашка наполнилась перед нею горячим китайским чаем.

      ***

      Превернинские прощались с графом Будрейским в вестибюле перед парадной лестницей. Марию Аркадьевну покачнуло, когда вышла Евдокия – из людской половины да под руку со Степаном Никитичем. И почему-то взглянула на Арсения, как на доброго знакомого.

      Двери закрылись. Экипаж выехал за ворота.

      Превернинские молча поднялись в гостиную. Молча расселись по диванам, креслам и стульям.

      Первым шевельнулся Владимир – потянулся за графином с наливкой. И встретил застывший на себе отцовский взгляд.

      – Ну, спасибо, сын. Удружил…

      Владимир отодвинулся к локотнику дивана, поднял брови.

      – Говорил я тебе: узнай, кому имение продаём! Ну почему, Господи! моему сыну ничего нельзя доверить? Зачем мы продали имение?

      – Не спешите ругать сына, – вступилась мать. – Быть может, дело не так уж и плохо…

      – Да вы понимаете, Марья Аркадьевна, что теперь будет? Вы можете вообразить, что ждёт наше Первино лет через десяток? Нынче годы неурожайные – неуплату оброка этот граф простит. Как пить дать простит! Потом освободит крестьян и раздаст им землю. Дворовые станут с ним в доме пировать, да и растащат всё, помилуй Господи! Хороша перспектива! Похлёстче, чем ежели бы имением управлял наш сын!

      Владимир что-то пробубнил.

      – А вы что молчите? – отец глянул на дочерей.

      – Не горячитесь, Фёдор Николаевич, – сказала княгиня. – Будрейский сам нищенствовать не захочет.

      – Не моя забота – на что он жить станет. Да он же сам сказал: деньги, мол, мне не важны. А ежели о доходах думать