Время Сигизмунда. Юзеф Игнаций Крашевский

ты? – повторил горбатый.

      – Кто ты? – воскликнули все, обступая её вокруг, так, чтобы не дать ей убежать.

      – Вы всё-таки видите, кто я, – смело отвечала Агата, – если бы не была тем, чем есть, не клянчила бы на улицах.

      – А кто тебе позволил клянчить на нашем месте?

      – А у кого бедный должен брать разрешение клянчить?

      – Посмотрите! Притворяется невинной, – проговорил лысый. – Чёрт её не взял, о языке во рту не забыла!

      – Разве не знаете, приблуда этакая, что в столице и всё-таки в каждом честном городе, более того, и в деревне, руки вытягивать нельзя, пока не скажешь управлению. Разве вы на ярмарке, или что, где каждый проходимец – пан? Если бы вы притащились в деревню, и там на паперти не сесть, не познакомившись со своими и не поклонившись приходскому священнику, а вы тут думаете свободно из-под носа хлеб наш забирать, не кивнув никому головой.

      – Поглядите на неё! – закричали все.

      – В гостиницу, к братству, – добавили другие, живо двигаясь. – Осудить, обобрать и, отшлёпав, вон из города.

      – Хорошо тому, кто всю жизнь попрошайничал, – смело ответила Агата, – потому что знает, какие у вас там законы, а для меня это вещь новая.

      – О! Ты готова поклясться, что ходила по сию пору в золоте? – сказал лысый.

      – В золоте, не в золоте, но, наверное, не в лохмотьях.

      – На тебе! А теперь, верно, какое-то несчастье, – добросил он, смеясь и поднимая плётку. – Муженёк её помер, которого никогда не имела, или имущество потеряла, невидимое. Ха! Ха!

      Мацек бросился защищать женщину, но она его отпихнула.

      – Иди себе, иди, я справлюсь с ними, – шепнула она, – будь за меня спокоен, иди, заклинаю, и будь спокоен; найдёшь меня, где я тебе обещала.

      Жак отступил, но не ушёл.

      – Ну, ну, моя королева! В гостиницу, – воскликнули нищие, – в гостиницу. Пусть Братство осудит. Достаточно нас тут и без тебя, что собираем милостыню, а каждый день их ещё наплывает со всего света. Но, славая Богу, есть на то закон и плётка.

      – Почему не явилась в гостиницу, прибыв в Краков?

      – А кто знает вашу гостиницу и обычаи?

      – Тем хуже тебе, что не знаешь о них.

      – Ну, дальше! Двигай!

      Огромный дед, которого свои звали Лагусом, замахнулся бичом на Агату, а иные, окружив её, повели, крича, за собой.

      Дёргая и толкая, вытянули Агату на рынок, миновали костёл Св. Марии, повернули в тыльную часть и узкой грязной улочкой поспешили к низким воротам одноэтажной каменицы, стоящей недалеко от построек прихода. Несколько старых деревьев свешивали ветви, убранные высохшими листьями, над крышей, покрытой зелёным мхом и травами, посередине которой высовывалась закопчённая потрескавшаяся труба, местами показывающая живые кирпичи и остатки штукатурки. В толстой стене этого дома неправильно чернели несколько неодинаковой величины продымлённых окон, укреплённых деревянной и железной решёткой.

      Одна дверь, сводчатая, низкая, испачканная руками, облепленная грязью, с выступающим порогом, отворялась