Последний апокриф. Роман-стёб. Семен Злотников

восхищения.

      – Кустодиев, мля! – возмутилось чудовище.

      – Пусть будет Кустодиев! – выкрикнул Джордж (про себя же подумал: "А все-таки Рубенс!").

      – Ну, будешь колоться? – опять вопросила бабища. – (Джордж ее узнавал, как бы она ни маскировалась!)

      – Плохо слышу… – захныкал крупье, жадно слизывая с губ кислые капли шампанского.

      – Плохо слышит! – за ним, слово в слово, старательно повторило рыло.

      – О чем вы, мамаша? – взмолился он почти искренне (хотя и догадывался, о чем она!).

      – Растолкуй ему, Пэтя! – кивнуло опричнику рыло и вульгарно высморкалось на пол.

      Опричник послушно заправил острие анодированной проволоки с флажочками в правое джорджево ухо – и ловко же оное вытащил из левого, после чего, ухватившись за оба конца металлической жилы, рьяно принялся за чистку джорджевых слуховых рецепторов – слева направо и справа налево.

      Из невидимых глазу щелей в стенах грянул гопак, при первых же звуках которого бабища пустилась в пляс.

      – Я все вам скажу! – в голос признался крупье.

      – Вот так все клянетесь, а после обманываете! – лихо тряся телесами, воскликнула Сучье Вымя.

      – Не обману! – возопил наш герой, вознося глаза к небу.

      Внезапно он вспомнил Иерусалим…

      69.

      И, пожалуй, еще из жития Джорджа…

      …Покуда шейх, брызжа слюной, грозился спалить всех армян старого Иерусалима, Джордж своим ходом достиг порта в Яффо и сел на парусный

      корабль, плывущий в Армению, через Ленинград (город неписаной красоты, белых ночей, черной зависти, цареубийц, жадных старушек, философов с топорами и трех революций!).

      Но, поскольку прямой водной трассы от Ленинграда в Армению не оказалось, его по-хорошему попросили оставить парусник и спуститься на пирс, мокрый от брызг Балтийского моря.

      Но там его вдруг оковали цепями и, как миленького, пехом, в колодках, отправили подальше на Север, в Сыктывкар, в концентрационные лагеря для сбежавших из Иерусалима…

      70.

      …Тут, безусловно, читатель третьего тысячелетия нуждается в некоторых пояснениях по поводу второго.

      Дело в том, что в ту зимнюю пору, когда наш герой приплыл в Ленинград, там правил Народ.

      Человека еще проведешь – но Народ!..

      71.

      …Совсем не вдаваясь в подробности лагерных лет (тема другого романа!), все же заметим, что каторжный труд способен согнуть кого хочешь!

      Тем более – на лесоповалах, в алмазных копях и золотых приисках, без солнца и витаминов.

      Джордж, мы помним, сходил с корабля чистым агнцем: с взором наивным, румянцем на детских щеках и едва приметным пушком над верхней губой.

      За четыре неполных года неволи лик херувима превратился в маску сатира: истаял, как не был, иерусалимский загар, поредели каштановые пряди волос, безжалостная цинга повыела зубы, глаза загноились, нос раздуло от насморков и простуд, губы потрескались, задубела атласная некогда кожа, грязно-бурая с проседью борода стелилась по