Последний апокриф. Роман-стёб. Семен Злотников

ты себя, миленький, береги! – попросила она на прощание, вместо клятвы.

      – И ты – себя! – тоже смягчился он, растроганный ее просьбой.

      – Уж поберегу… – зареванно пообещала она, хоронясь в платяном шкафу…

      44.

      …В квартиру звонили без перерыва.

      Ухватив юного соперника за щиколотку, Джордж рывком, грубо поволок его за собой.

      Понятно, подросток по ходу больно стукался головой о мебель и углы – но Джорджа, похоже, сие не сильно заботило.

      – Иду, иду! – весело кричал он неведомым визитерам.

      Аккуратно прислонив юношу к двери, он повернул ключ в замке, отступил в сторону и крикнул:

      – Заходите, господа!

      Тяжеленная входная дверь со страшным хлопком распахнулась – будто по ней произвели залп из катапульты.

      Несчастного Нарцисса, как куклу с трухой, так и отшвырнуло вглубь прихожей.

      И тут же в жилище ворвались двое бритоголовых в черных кожанках (Пэтро и Данила, кому интересно!) и с упоением принялись топтать юношу и уничтожать.

      Дабы отвлечь бандитов от шкафа, в котором пряталась любимая женщина, Джордж незаметно выскользнул на лестничную площадку и фальцетом пропел: "Фигаро здесь, Фигаро там!"…

      45.

      В то же время, в Китае…

      …Иннокентий, одетый точь-в-точь как китайский монах, с посохом и клеткой с Конфуцием в руках, спускался с прозрачных заоблачных высот на грешную землю.

      В траве под ногами стрекотали кузнечики, над головой, пронзительно покрикивая, зигзагообразно носились пестрые пичуги, в синем небе кружили орланы, на крутых склонах гор паслись отары овец.

      – Ю, ответь, куда мы идем? – спросил попугай (разговор, к слову, происходил на прекрасном русском языке, которым Конфуций также владел в совершенстве!).

      – Домой! – был ответ.

      – Называется, объяснил! – возмутился Конфуций.

      – К себе домой, – чуть подумав, так же бесстрастно повторил Иннокентий.

      – Ну, ты стал китайцем – до мозга костей! – искренне восхитился попугай.

      Иннокентий молчал.

      – Из китайцев – китайцем! – опять прокричал попугай.

      Наконец у ручья, где из быстрой воды то и дело выпрыгивала крылатая форель (птице-рыбная особь, выведенная в Китае еще во времена Фу), странник остановился на привал.

      Первым делом он натаскал гору хвороста и запалил костер.

      После чего, изловчившись, поймал на лету птице-рыбу и, за неимением сковороды, стал ее поджаривать на собственных заскорузлых ладонях.

      Терпения Ю-Иннокентию, по всему судя, было не занимать.

      – Да больно смотреть! – закричал попугай.

      Руки нашего героя дымились, но не горели – огонь их, похоже, не брал.

      – Бэдная, бэдная форэль! – сокрушался Конфуций, для пущего впечатления налегая на "э" оборотное.

      Наконец, когда рыбьи бока подрумянились, Иннокентий присел у воды, на валуне и закрыл глаза.

      – Ты бы ел уже, что ли! – не выдержал попугай.

      Иннокентий, однако, смотрел на Конфуция глазами, полными слез.

      – Убил,