Белый мамонт (сборник). Геннадий Прашкевич

никого не было, но он оглянулся. Губы Хеллу восторженно шевелились, ноги двигались, горячие слова рвались из сердца.

      «…скоро уйдут черные дни…»

      Хеллу не хотел, чтобы его услышали. Ведь он не жалкий калека, чтобы петь, подпрыгивая, размахивая руками. Он не убогий калека, ни на что не способный. Он не лишен зрения, горб не пригибает его к земле. Он настоящий охотник – может плясать у костра, опьянив себя мухомором. Может, как все, сидеть у костра молча. Зачем ему выкрикивать странные слова, непроизвольно рвущиеся из груди?

      «…скоро будут мясо и жир…

      …скоро пойдем по глубокому снегу…

      …скоро начнем оставлять за спиной легкие облачка дыхания…»

      Сердце прыгало. Губы шевелились.

      Хеллу сам не знал, зачем он так делает.

      Только бы вынести копье и ударить им кинувшегося навстречу гиганта!

      Подобраться к холгуту как можно поближе. Загнать Большое копье в живот, до самой печени, до глубинных кровеносных сосудов, чтобы зверь, убегая, сам вымотал себе кишки. Пригвоздить к земле! – пел Хеллу хрипло. Ноги сами шли под ним в страшной пляске. Каменные стены кружились. Один рисунок накладывался на другой, одно изображение вписывалось в другое. Бесчисленные животные долгими рядами шли и шли по каменным стенам. Оленьи рога – как лес.

      Куда они идут? Откуда они идут? Где дикий холгут?

      Хеллу знал, что неопытная рука всегда начинает с простых линий, мягких, беспорядочно разбросанных. Потом возникают линии более сложные. Как первые слова. Как стон, несущий значение.

      «…когда б вы знали, из какого сора…»

      Белый мамонт.

      Изображение заплыло потеками прозрачных солей.

      Глаза дикого холгута полны злобы, уши прижаты. Ступишь не так – смотрит косо. Но если и так ступишь – тоже смотрит. Будто отпрянул куда-то назад в туман тысячелетий, увидев такое совершенное оружие. Вот создал землю для первого человека, а потомки этого первого человека построили Большое копье. Круг замкнулся. Белый мамонт Шэли этого не понимал. Он находил старательность Людей льда странной. Вот, грозился, ворвусь в прогорклую пещеру, как выдох пурги. Вот раздавлю женщин, растопчу младенцев!

      «…Бобэоби пелись губы

      Вээоми пелись взоры

      Пиээо пелись брови

      Лиэээй – пелся облик

      Гзи-гзи-гзэо пелась цепь

      Так на холсте каких-то соответствий вне протяжения

      жило Лицо…»

      Чем важней изображение, тем крупнее.

      Вот огромный белый гусь, стремящийся за край лесов… Вот нежный олешек, задравший мохнатые рога под распахнутые полотнища Северного сияния… Вот убегающая в страхе лошадь…

      «…руками машет,

      то вытянется, как налим,

      то снова восемь ног сверкают

      в ее блестящем животе…»

      И опять олешки.

      Бесчисленные