Жития убиенных художников. Александр Бренер

в бараке, в крайне неопрятном, рабочем районе.

      Каждый день я отправлялся туда на автобусе – и мы целовались, раздевались, совокуплялись. В рот, в вульву, в анус, в подмышки, в пупок…

      Я бредил Ларисой, вечно искал её, но боялся, что она мне изменяет.

      Её аппетит в любовных делах был неописуем.

      Она могла разговаривать в окошко с соседкой, а я её в это время ебал за занавесками сзади.

      Но больше всего Лариса любила не коитус, не анальные игры, не минет, не куннилингус – не то и не это.

      Больше всего она любила дрочить и выцеживать мой член своими ступнями.

      При этом она тоже кончала.

      Мы ложились на пол друг против друга, голые, полуобморочные, как собаки-архангелы, и она обхватывала мой пенис своими бледными ступнями с длинными ступенчатыми пальцами, так что от одного взгляда на них у меня рот переполнялся слюной, а член – спермой.

      Пенис мой становился древнеегипетским жезлом, кривым вздрагивающим посохом, фиолетовым ужасающим фаллом.

      И она массировала эту палку, нежничала с ней, отделывала её по-своему.

      Я же в это время смотрел на её разбросанные юные груди, плоский живот с выпученным пупком, на её прикрытые очи с жёсткими ресницами, на её приоткрытый, распустившийся, как роза, рот…

      Так вот: эта сладострастнейшая Лариса неожиданно объявилась за час до нашего с Асей визита к Павлу Яковлевичу Зальцману.

      И я, конечно, не мог, да и не хотел от неё отделаться.

      У меня сразу встал член, и я уже не мог соображать…

      Ася, само собой, пришла в ярость.

      Она немало презирала Ларису, считала её низшим существом и всячески избегала. И разумеется, она и представить себе не могла, что ей придётся вести эту тварь к гению Зальцману.

      Но как-то так случилось, я уж не помню в деталях, что мы всё равно отправились к прославленному художнику втроём – и с бутылкой токайского.

      Зальцман жил в самом центре, в хорошем районе. В доме, построенном японскими военнопленными. Этот дом, кстати, так и назывался – Дом артистов. Там жили актёры и писатели.

      Ася позвонила, и он открыл – красивый, моложавый, стройный, с волнистыми седыми волосами и яркими глазами.

      Одет он был тщательно – галстук, голубая сорочка и пиджак, а на ногах – какие-то изящные домашние туфли, отнюдь не шлёпанцы.

      Комната, в которой мы оказались, источала дух благородного аскетизма. Горела люстра.

      На красивом столике стояло небольшое, но изысканное угощение.

      Вспоминаю блюдо с холодными закусками, вспоминаю тарелку с эклерами.

      Павел Яковлевич был сдержан, приветлив.

      Ася играла роль приближённого человека, но без малейшей вульгарности.

      Зальцман оказался очень умелым, тонким собеседником.

      Завязался разговор о поэзии.

      Я страшно смущался, потел и помалкивал. Мычал что-то абсолютно невразумительное.

      Лариса сидела с бокалом в руке, слушала.

      Говорили только Зальцман и Ася.

      Вино было выпито, на столике возникла бутылка коньяка.

      Ася цитировала что-то из раннего Заболоцкого.

      Зальцман