Жития убиенных художников. Александр Бренер

и я хочу, чтобы Алма-Ата моей памяти пахла именно так.

      На самом-то деле она ещё пахла паклей, пылью, школьным туалетом и какими-то соплями.

      Дом был белый, одноэтажный.

      Отец отворил калитку, и мы очутились во владениях старца Исаака Яковлевича Иткинда – скульптора.

      Мой отец откуда-то его знал и фотографировал.

      У Иткинда было лицо младенца Иисуса, которого постигла судьба старика Лира.

      Ещё он был Мюнхгаузеном, ибо обожал врать: без вранья скучно жить. Его враньё было безотказным средством обогащения жизни.

      Иткинд занимался изготовлением масок. Он их вырезал из карагача.

      Карагач был самым распространённым деревом в Алма-Ате.

      Может быть, Иткинд резал и из другого дерева, не знаю.

      В конце, когда Иткинду стукнуло почти сто лет, сил на скульптуру уже не было. Тогда за него резал молодой человек, помощник, имя которого мне неизвестно. Иткинд только показывал парню, где и как резать. Говорить и врать к этому времени он тоже почти разучился, только жевал губами.

      Иткинд резал маски Пушкина, Моцарта, Паганини, мудрецов, Гёте, пророков, молодых женщин, всемирных гениев, фашистов, свои собственные маски, маски Джамбула и Берты фон Зутнер, каких-то казахских писателей и старичков.

      Всё это были посмертные маски.

      Как известно, все маски – маски предков. Но значения их варьируются. Маски предков могут внушать священный трепет, почитание, могут служить иконами и ликами.

      Секрет масок Иткинда заключался в том, что они всегда хихикали – иногда явно, а иногда скрыто.

      Его маски указывали вовсе не на посмертное величие, а на детскую радость и благодать.

      У Иткинда было чёткое понимание, что все заботы, треволнения и тяготы жизни – это лишь потрескавшаяся скорлупа. А под ней – чистое и гладкое, как яйцо, лицо детскости.

      Эту благодать можно в жизни и не заметить, но задача искусства – её выявить.

      Вот он и ваял её, выявляя под всеми личинами.

      В дверях нас встретила жена Иткинда – красавица Соня. Она улыбалась и ворковала.

      Соне было 60 лет, а Иткинду почти 100.

      Но он считал, что Соня для него старовата.

      Он, как Марсель Дюшан, любил юных невест и наслаждался видом молоденьких женщин. Он хотел даже поскорее умереть и очутиться в Раю, чтобы там было как можно больше голых девушек и деревьев, из которых можно резать маски.

      Иткинд вообще, как и Варлам Шаламов, считал, что женщины лучше, сильнее мужчин. В них индивидуально-химерическое проявляется меньше, а беспричинная радость открывается легче. Нужно только быть с ними поласковее.

      Иткинд любил, когда женщины раздеваются, и считал, что и они получают от этого удовольствие.

      Студия художника – это место для раздевания, говорил он.

      Сам Иткинд ваял наготу в лицах.

      А смотреть на женское раздевание в чужих мастерских он, по его словам, обожал.

      Он рассказывал, что однажды у скульптора Сергея Конёнкова видел невообразимо красивую голую женщину со спины – она была вылитая Венера Веласкеса!

      Великолепным