Виноватых бьют. Сергей Кубрин

что означало, может ли Жарков говорить, не читают ли ребята из надзорных органов его переписку.

      Гоша не знал наверняка, читают или нет. Но жить, не оглядываясь на себя самого, хотелось невыносимо.

      Он кинул в ответочку уверенный восклицательный знак – всё в порядке, говори.

      Тайх мог писать только по двум причинам: или взяли мусора, или пришло лекарство. Мелькнула на экране цифра два, и Жарков добавил: «Ок, давай прямо сейчас». Переписка исчезла по таймеру: через 20 секунд после прочтения.

      Тайху без разницы было, в какое время встречаться: спал мало, жил плохо – и не хотел, в общем-то, жить, но по ряду причин ещё держался. Боялся умирать: тридцать лет по лагерям и зонам, ничего хорошего не успел, ни грамма не заслужил.

      Никто не знал, где Тайх. Находился он в местном розыске, вёл подпольный образ жизни и был вынужден время от времени встречаться с оперативником. За услугу тот помогал бедолаге, палил контору: «Сегодня лучше не светись – работают».

      – Я полжизни просидел, – хрипел Тайх, – но ты, Жора, единственный, сука, нормальный мент.

      Не такой уж нормальный, просто разобрался по существу, не позволил накинуть больше положенного.

      – Я без веса, – оправдывался Тайх, – без причины рвут, шавки. Объясни им, объясни.

      Когда Тайх сбежал из зала суда, первым стали трясти Жаркова. Ребята из собственной безопасности имели стукачей в каждом отделе. Жаркова легко сдали, и сам он как-то предательски растерялся и дал понять, что действительно владеет информацией.

      – Понимаете… – сказал.

      Но его не поняли.

      Либо говори, либо сам пойдёшь по статье. Жарков такой статьи не знал, которая запрещала бы иметь дела с бесноватым контингентом. Напомнили: «Утрата доверия».

      – Повесился Тайх, – наплёл Жарков, – в тюрьме бы не выжил. Дохлый уже, последний заплыв.

      Не поверили, но сделали вид, что – да. Никто не хотел работать, каждый торопился домой.

      Встретились в парке, у подвесного моста. Выглядел Тайх не очень. Ковылял, как раненая псина, и всё оглядывался: никто ли там не сидит на его старом ободранном хвосте?

      – Здарова, – сказал, и Жарков протянул руку.

      Тайх оправдался, что растянул запястье и не может, хоть и рад. Лишь плечо вперёд выставил, вроде как уважил.

      Нормальный вор никогда не будет общаться с ментом, а уж здороваться (осталось только по-братски обняться) тем более. Тайх давно отошёл от воровских дел, священный метилэфедрон (по-простому «скорость») победил уверенно и навсегда. Потому всё равно уже было бродяге, с кем вести разговор. Никто не мог упрекнуть его, а кто рискнул бы – поплатился. Раньше Тайх «присматривал» за «семёркой», где строгий режим и красная администрация. Умел держать и кулак, и масть – не страх, но уважение, и потому былой авторитет ещё сохранял силу памяти и связь воровских поколений.

      – Ну, чего там, принёс?

      Жарков стучал ботинком о свежую наледь и тоже просматривал территорию. Чужие глаза – везде и всюду; даже если не видишь, даже если уверен, что никого, – обязательно кто-то рядом.

      – Такое