Виноватых бьют. Сергей Кубрин

ему, но теперь могла, имела право и даже была обязана общаться именно так.

      – Пусти, – донёсся голос, – пусти, раз хочет.

      Женщина разрешила. Гоша снял ботинки – и носок улыбнулся дыркой; всё равно прошёл. Мужик сидел на кухне и разливал водку.

      – Проходи-проходи, – сказал, – а ты, мам, иди. Спать иди, – попросил, – нормально же всё.

      Ушла, но спать не легла, конечно. Стояла у двери и слушала.

      Ни о чём таком не говорили. Жарков пить отказался. Избитый собеседник не возражал, но сам выпил; одну, а потом вторую. Между первой и второй опять усмехнулся и выдал: «Офицер».

      Жарков напрягся, но мужик протянул руку. Примирились и забыли.

      – Глазик, – представился тот, – откинулся вот с «семёрки».

      – Чего тебе нужно? – спросил Гоша. Глазика он раньше не встречал, хотя вроде бы знал всю районную шантрапу.

      – Кажется, ты сюда пришёл. Вот и объясняйся.

      Всё-таки согласился на полстопочки. Выдохнул, пропустил, зажмурился. Горячо и хорошо, правильно.

      – Живой? – спросил Гоша, обнаружив зрелую спелость ссадин и синяков. В свете люстры они сияли, переливались и вздрагивали.

      – Живой, – подтвердил Глазик. Издевательски подмигнул, противно улыбнулся, выпятив нижнюю губу так, что зубы полоснули нездоровым: жёлтым и гнилым.

      – Ты это, – сказал Жарков, – извини. Я не хотел, на самом деле.

      – Как уж получилось, – хохотнул мужик и хватился за бок.

      – Ты, главное, заяву не пиши.

      – Заяву? Ну, ты даёшь, начальник. Ты думаешь, я в мусарню пойду? Я тебе чего, терпила что ли? Ты в ком терпилу-то рассмотрел?

      Теперь Глазик подорвался, нахохлился и был готов кинуться в драку, лишь бы сохранить свой прежний мужицкий статус.

      – Я терпилой никогда не был и не собираюсь, – заявил тот.

      – Да, – согласился Жарков, – правильно.

      – Я тебе вот что скажу. Ты лучше уходи, не надо тут ничего.

      Жарков кивнул; он привык чувствовать себя лишним и не пытался что-то изменить.

      Уже стоял прочный уличный свет, настоящее утро пришло в себя.

      – Это, – опередил мужик, – подожди. Одолжи денег, рублей двадцать. Одолжишь?

      Жарков сказал, что не взял кошелёк, но пообещал вернуться прямо сейчас.

      – Ладно тогда, – махнул Глазик, – не надо. У матери спрошу.

      Моргнула скромно лампочка, хлопнула и умерла. Опять стало темно, и даже рассветная волна потеряла силу. Глазик медленно проковылял в коридор и скрылся.

      Жаркову сейчас как никогда хотелось увидеть жену и дочку. Ему всегда хотелось, но сейчас вот прямо очень-очень. В конце концов, разве он плохой отец, разве муж плохой? Ведь всё было. А если чего-то не было – так будет, обязательно будет. Человек так устроен, что всю жизнь ошибается. Само появление человека – уже ошибка. На теперь, получай, исполняй, заслуживай.

      Хотел убедиться, что всё происходит на самом деле, что он – это действительно он: оперативник Жарков, грёбаный майор полиции, нелюбимый муж. Не взяла, конечно, кто бы сомневался. Набрал дочери; ответила шёпотом,