Дочь короля. Вонда Макинтайр

жестом обвела всю комнату с ее поблекшими шпалерами и свечными огарками:

      – Я не завидую его успеху.

      – Ах, мадам, если бы вы увидели наши комнаты! – жалобно протянула Мари-Жозеф, хотя и не могла вообразить, как мадам будет взбираться по лестнице на чердак, и от души надеялась, что она не попытается это сделать. – Вся моя каморка уместилась бы под пологом вашей постели, и комната моего брата не больше.

      – Ах, душенька, долго это не продлится. Я чту вашего брата, ведь он добился необычайного успеха, – вздохнула она. – Мне только жаль, что я не могу обеспечить собственных детей, как пристало в их положении, и заплатить долги.

      – Мама, вы, как обычно, преувеличиваете, – упрекнула ее Лотта. – Мы же богаты, наша дорогая великая мадемуазель[5] завещала нам все свое состояние.

      – Наша дорогая великая мадемуазель! Впрочем, о мертвых хорошо или ничего. Великая мадемуазель оставила все свое состояние вашему брату. Месье богат. Но я с трудом содержу своих слуг и не могу одеваться, как приличествует супруге месье, потому что в силах позволить себе только одно новое платье раз в два сезона.

      – Матушка, но у вас же есть совершенно новое парадное платье! Нам надо поторопиться, почему фрейлины вас еще не одели?

      – Они так суетились, что мне пришлось их отослать. Я засела за письма и стала поджидать вас.

      Теперь задачу облачить мадам в парадный роброн взяла на себя Лотта, она отправила Оделетт за корсетом и чулками мадам, а Мари-Жозеф велела заняться нижней юбкой. Вместе они одевали принцессу Пфальцскую и заодно обсуждали русалок.

      – Я написала рауграфине Софии, – поделилась мадам, – сообщила ей о триумфе вашего брата, мадемуазель де ла Круа, и о том, что мне довелось присутствовать на вскрытии, когда он разделывал эту рыбу.

      – Эти создания на самом деле не рыбы, мадам. Они более напоминают китов или морских коров. Он препарирует русалку, чтобы увидеть, что у нее внутри, чтобы явить миру чудо – работу ее органов…

      – Вскрытие, разделывание – все едино, – пожала плечами мадам.

      – Единственный, кто в нашей семье интересуется алхимией, – это Шартр, – с наигранной дрожью в голосе произнесла Лотта. – Я ничего в этом не смыслю, но если бы смыслила, то разом лишилась бы сна, покоя и аппетита…

      – Уж это-то тебе не грозит, – возразила мадам, – скажи уж лучше, не смогла бы помочиться, или облегчиться, или пустить ветры.

      – Мама! – Лотта рассмеялась так, словно зазвенели серебряные колокольчики. – А сейчас вам придется задержать дыхание, чтобы мы могли зашнуровать ваш корсет.

      Георгинчик Старший, до сих пор бродивший по комнате, уткнулся мордочкой в ноги герцогини и плюхнулся на пол. Мари-Жозеф и Оделетт помогли мадам надеть нижнюю юбку. Она обрушилась сверху на Георгинчика Старшего, скрыв его под полами. Георгинчик Младший, потеряв приятеля из виду, принялся как сумасшедший носиться по комнате с громким тявканьем.

      Не обращая на него внимания, мадам нагнулась и, отведя кружева и оборки, потрепала Георгинчика Старшего по длинным шелковистым ушам.

      – Он

5

 Речь идет о принцессе Анне-Марии-Луизе Орлеанской, герцогине де Монпансье (1627–1693), кузине короля Людовика XIV и принца Филиппа Орлеанского. Умерла незамужней и бездетной, завещав Филиппу Орлеанскому все свое состояние.